«…На мои требования к Рюмину и его помощнику Гришаеву представить нам [судьям. — А.Б.] доказательства Рюмин и Гришаев от этого уклонились, — писал Чепцов министру обороны СССР маршалу Г.К. Жукову пять лет спустя. — Ясно, что выносить приговор по этому делу при таких непроверенных и сомнительных материалах было нельзя».

Генерал-лейтенант юстиции Чепцов прервал процесс, добиваясь возвращения дела на доследование.

Сегодня мы понимаем, что доследование — по обстоятельствам времени — могло подарить всем обвиняемым жизнь и свободу. Ведь через семь месяцев умер диктатор, главный заказчик сатанинской «музыки», и они были бы спасены так же, как и врачи — «убийцы в белых халатах», чье дело усилиями Рюмина уже формировалось, просвечивало во многих допросных протоколах дела ЕАК.

Случилось иначе.

12 июля 1951 года, ровно за год до того, как генерал Чепцов попытался, не вынося приговора, возвратить дело на доследование, был арестован Виктор Семенович Абакумов. Представительный, гвардейских статей вельможа, так умело скрывавший за лихим грозным фасадом бескультурье и даже невежество, был отправлен в тюрьму по доносу коротышки Рюмина, которого Сталин, прогоняя через короткое время из МГБ, презрительно назовет «шибздиком». Человек еще более темный, чем его властный шеф, Рюмин был, однако, наделен злодейским воображением, неутолимым честолюбием и особой энергией разрушения.

Справедливо не раз уже высказанное предположение, что за Рюминым должен был стоять кто-то влиятельный и сильный, заинтересованный в устранении Абакумова, кто-то игравший свою игру рядом со своевольным диктатором. Известно, что, раздраженный промахами МГБ, недовольный и Берией, Сталин сказал: «Это Берия нам подсунул Абакумова…» Быть может, Берия действительно одобрительно отозвался о молодом бравом начальнике СМЕРША Абакумове, всю войну бестрепетной рукой, по первому подозрению расстреливавшем правых и виноватых, руководствуясь известным правилом: «война все спишет». Начальник СМЕРША — Главного управления контрразведки РККА, не был конкурентом Берии: фронт — огромная, но все же другая галактика. Преуспевшего в войну Абакумова Берия вполне мог поддержать как кандидата в министры госбезопасности, рассматривая его в перспективе как своего человека.

Сложилось по-другому: Абакумов уже в силу должности приобрел особый вес рядом со Сталиным, которому повсюду чудились террористы и заговорщики. Абакумов расположил к себе Жданова, их отношения вызывали беспокойство не только Берии, но и Маленкова. Не исключено, что Берия знал о хранящихся в сейфе Абакумова жалобах потрясенных отцов или мужей женщин, ставших жертвами сексуального разбоя Берии. Зачем их держит у себя Абакумов? Почему не принесет эти письма Берии со словами дружбы и верности: «Возьми, Лаврентий Павлович! Только не трогай этих людей; сожги и забудь…» Абакумов любит эпизодические роли благодетеля, любит помилосердствовать на грош!

Не имея документального подтверждения, не скажешь с уверенностью, что именно Берия подтолкнул Рюмина на дерзкий выпад против своего министра. Возможно, эту роль сыграл Шкирятов, человек, олицетворявший для МГБ первую и важнейшую для начала любого карательного дела ступень Инстанции. В деле ЕАК его роль весьма заметна: он проводил и свое, партийное дознание над жертвами, доставленными в ЦК уже после палаческой обработки, учинял очные ставки Полине Жемчужиной в своем служебном кабинете. Абакумов не отваживался третировать его, но все же высокий ранг министра госбезопасности позволял прямой выход на Жданова, пока тот был жив, на Маленкова и на Поскребышева. Бравый, с привлекательной внешностью Абакумов раздражал упыря Шкирятова. Он вполне мог вызывать в нем те чувства, которыми исстрадался «шибздик» Рюмин, прозябавший в МГБ на вторых и третьих ролях, в чине подполковника, тогда как иные, покровительствуемые Абакумовым, в том числе и ненавистные Рюмину Шварцман с Броверманом, раньше срока были представлены к чину полковника.

Мстительный Рюмин вел счет ошибкам и слабостям Абакумова, в кулуарах министерства разнюхивал о награбленных трофейных и прочих ценностях, собранных на квартире и даче министра. Но многое мог подсказать ему Шкирятов. Зная обо всех крупных следственных делах — о «ленинградском деле» 1949–1950 годов, о «деле ЕАК», — Рюмин не мог проследить, какие же из материалов Абакумов отсылал в ЦК ВКП(б), а какие оставлял в сейфе, подолгу задерживая и даже не оформляя до конца. Шкирятов помнил об очных ставках П.С. Жемчужиной, но не все протоколы этих очных ставок пришли в Инстанцию: в этом нетрудно было углядеть колебания, неуверенность Абакумова. Обойденный Рюмин, ненавидевший не только Абакумова, но и «ученых» полковников, потешавшихся над записями и слогом коллеги, озлобленный, исполнительный, готовый на крайности, — Рюмин вызывал брезгливое расположение Шкирятова.

Дело ЕАК и «ленинградское дело» создали выигрышную позицию для атаки на Абакумова, для верноподданнического письма Сталину, на которое, рискуя головой, и решился Рюмин. Арестованный вскоре после смерти Сталина, Рюмин дал следствию уклончивый ответ на вопрос, что его заставило напасть на Абакумова: «На первый взгляд мой поступок может показаться нелогичным, но я все тщательно обдумал и взвесил. Дело в том, что к лету 1951 года я очутился в довольно неприятном, шатком положении. Помимо объявленного мне по партийной линии взыскания за допущенную мною халатность, в конце мая Управление кадров МГБ заинтересовалось неправильными сведениями, которые я давал о своих близких родственниках. От меня потребовали объяснения — почему я скрываю компрометирующие данные о них? 31 мая я написал рапорт, однако и в нем скрыл, что мой отец торговал скотом, что мой брат и сестра осуждены за уголовные преступления, а мой тесть Паркачев в годы Гражданской войны служил интендантским офицером в армии Колчака.

Обдумывая сложившееся положение, я пришел к выводу, что мне… удобно выступить в роли разоблачителя Абакумова. Так я и поступил, обвинив Абакумова не в известных мне фактах фальсификации следствия, а в смазывании дел, и прежде всего в злонамеренном сокрытии показаний по террору»[232].

Эти слова — свидетельство изворотливости и лисьей хитрости Рюмина. Ему, запертому в камере после смерти Сталина, неизвестно, что творится на воле: всесилен ли Берия? Что с Маленковым? На месте ли Шкирятов? За что будут казнить завтра чекистов — за попустительство ли ненавистных ему евреев, за «смазывание» их дела или же за фальсификацию следствия над ними? Он даже не поручится, не открылись ли двери узилища перед бывшим министром, который все еще жив. Изгнанный из МГБ, определенный в «бухгалтерские» чины третьеразрядного наркомата, Рюмин, используя все свои связи, узнавал, шлепнули ли уже Абакумова или он все существует некой непостижимой угрозой ему, Рюмину.

Он все взвесил и решил, что выступить в роли разоблачителя Абакумова ему «удобно». Если он и впрямь клеветник-одиночка, то надо признать, что его посетило «божественное вдохновение», осенило его, мо́лодца 1913 года рождения, с незаконченным высшим образованием. 99 шансов из 100 были за то, что его донос попадет не к Поскребышеву и Сталину, а на стол Абакумова.

Послушаем бодрый голос Рюмина, как он звучал в августе 1951 года после ареста и начала следствия над Абакумовым, которым занялся сам Рюмин с яростью и озлоблением, сравнивым разве что с насилием над Шимелиовичем.

«…По некоторым серьезным делам расследование проводилось поверхностно, преступная деятельность врагов Советского государства полностью не вскрывалась и было много случаев, когда особо опасные государственные преступники не разоблачались до конца, забрасывались и не допрашивались месяцами, а то и годами… Такое положение имело место по делам врагов Советской власти, еврейских националистов — Лозовского, Штерн, Шимелиовича и др.[233], следствие по делу которых больше года уже вообще не ведется». Затем Рюмин, жестокий палач, раздавливавший каблуком сапога пальцы рук подследственных, забегая вперед и сбрасывая все вины на Абакумова, заявил: «К числу грубейших нарушений советских законов надо отнести также самовольные, никем не санкционированные избиения арестованных»[234].