В декабре 82 года я устроился работать звукооператором в детскую музыкальную школу, – самое культурное учреждение города, где меня стали величать Евгением Анатольевичем. Здесь в первом же летнем сезоне украли мой любимый спортивный велосипед, неосторожно оставленный под окном рабочего кабинета, – места моего приятного отдыха на протяжении девяти следующих лет. В моем распоряжении оказались два высококлассных магнитофона "Олимп", выпуск которых был только что налажен в Кирове, куда с целью их приобретения приезжали меломаны со всего СССР. Я надеялся использовать новое место работы для поднятия авторитета в перспективе будущего диджейства. Правда, эти планы не состоялись. В общем, я как-то устроился. А вот Чиж долго не мог найти работу, даже переправил в трудовой книжке на месяц дату увольнения. Наконец, поступил электриком на пивзавод. Там он вволю пил пиво и познакомился со своей будущей женой Аней, – она попала в наш город после учебы в техникуме. За квартал было видно, что он влюблен. Впервые Чижиков представил ее нам в мае 83 года на новой квартире Изеговых, где не задолго до того на дне рождения в темной ванной меня застал за утешением своей невесты Зянкин.

Посетителей квартиры отчасти шокировал обломок верхушки черепа употребляемый хозяином в качестве копилки для мелочи. Изегов подобрал его среди множества других человеческих останков валявшихся в траншее, вырытой при прокладке газопровода к вечному огню. С той поры Аня вошла в наш дружеский круг. Они с Сергеем рассказывали жуткие истории об огромных темно-коричневых заводских крысах. Летом вчетвером мы отдыхали на реке Белой и на Александровской даче, где местные босяки пытались отнять у меня новенький экспортный "ВЭФ" с

КВ от 13 метров.

С приближением осени 84-го Чижи улетели на юг. Сначала в украинский Артемовск, а после Чернобыля на родину Ани, староказачий

Семикаракорск на Тихом Дону.

Прошло 20 лет как Сергей и Аня уехали из Слободского.

Иногда они возвращаются, и тогда у нас наступает Праздник ностальгии по прошедшему времени. Всякий раз по прибытии на Родину

Чиж после первого поспешного застолья в любое время дня и ночи устремляется на берег, где лобызается с парочкой столетних дерев, уцепившихся корнями за край могучего обрыва.

Изеговы долго боролись с начальством за свои права и, победив, на всякий случай сменили место работы. Где те времена, когда Сергей, изображая слободского панка, ходил по "Бродвею" в штанах утыканных вереницами булавок?! Кстати, черепок в конце 80-х был с почестями захоронен в нашем городе мертвых.

Вернулся из армии любитель ресторанного отдыха красавчик Санька.

Девки дрались из-за него. Победительница стала женой. Мы с ним сдружились на почве музыки, радио, политики и русской истории.

Своего сына он назвал Женей. Так же поступили Чижи, когда у них родилась дочь.

Аркан также обзавелся семейством и в 80-х несколько лет жил на краю города у Игрушки. Там на огороде по ноу-хау из журнала

"Моделист-конструктор" он приставил к своей моторке три колеса и раза два катал меня под страшный грохот движка, к счастью, иногда замолкавшего, до Скоковского пруда. Часть пути я проделал пешком, толкая агрегат и его восторженного создателя через ухабы лесной дороги. Мы с женой иногда заглядывали к ним поболтать. Наташа, прибывшая к нам с родины Мичурина для работы на пивзаводе, выращивала у себя в теплице красные помидоры величиной с тарелку. Из одного она умудрялась нарезать целое блюдо салата. У них было просто и приятно. Обратно иногда возвращались далеко за полночь, пьяный велосипед жены под опасливыми взглядами встречных водителей выписывал на Полевой неуверенные зигзаги.

В середине 80-х Ваня Чемоданов все-таки запился до смерти. Это была первая смерть среди наших знакомых, еще как бы случайная. В последний раз, когда мы зашли к нему и позвали в лес на костер, он, заспанный, с порога оглядев нас, не обнаружил бутылку, долго собирался, и вышел, явно опустошив свою заначку. У костра Ваня проспал все время. Нам казалось, он подслушивает. Когда его подняли, изрек: "Я пошел домой", – и, пошатываясь, двинул в глубину леса.

"Ты как будто рад, что он умер" – заметил Изегов.

Из очередной отлучки не вернулся Аристов. Перед отъездом летом

1982 года он со своей сожительницей, а Чиж с Ольгой, полу пьяные заявились ко мне, и я устроил им во дворе прощальную дискотеку.

Зверева, когда мы сидели на крыльце, как обычно, лезла целоваться.

Вскоре она укатила жить в Москву. Как-то летом из открытого окна меня позвал ее голос… "Ты совсем не изменился! Скажи свой секрет!"

– "Остановил время". Она долго расспрашивала о Чиже и других старых знакомых – на улицу даже вышла моя обеспокоенная супруга. Я вынес

Ольге удачную фотографию, сделанную на моем тридцатилетии, где все еще молоды и счастливы, а Чиж держит Марту.

Дима женился на, по-видимому, не вполне развитой девице, которую ласково называл "Мой Крокодильчик". Она редко работала, читала только детские сказки и в отсутствие мужа не всегда сохраняла верность. Частенько бедный Дима заставал на ней залетных мужичков, густо разрисованных синими узорами. И тогда они выгоняли его из дома. В последствии так же поступали с ним ухажеры дочери. Когда в начале 90-х он жил в ужасной развалюхе без единого целого стекла, а сквозь щели в раскаленной печи можно было изучать хитроумное нутро очередного шедевра печного мастера, старшая дочь вечного кочегара устроила пожар и сама задохнулась в дыму. Правда, это официальная версия. После происшествия Дима совсем сник, болел, зарплату на

Игрушке получал натурой: телогрейками, продуктами, обедами для всей семьи в столовой при фабрике, да, водкой по праздникам. Незадолго до пожара я заходил в их зимовье показать только что полученный в

Промокашке ваучер. Полушутя посоветовал поджечь дом, чтобы получить от города лучшее жилье.

В лихие годы Димыч сделался Грибным человеком. С наступлением сезона он целыми днями пропадал в окрестных лесах и всегда возвращался с огромной корзиной добычи. Хорошие грибы продавались, а из невесть каких поганок в ведерной кастрюле на неделю вперед готовилось ароматное варево. На память от Димы кроме его любимых марочек, у меня остались часы "Восток", купленные им сразу по выходе из зоны – годовой отсидки в ЛТП, где неисправимых алкашей держали для отрезвления за колючкой как уголовников. Тогда же он показал мне письмо матери, где та писала: "Дима, дорогой, ради бога, не живи больше с этой странью – мужиков у нее перебывало без тебя! И болела сколько раз заразой! А старшая твоя, Верка, такого перевидала уже, ни на чо кроме блядства не годна. Захожу как-то к ним, а дома бардак и вонь, на кухне ведро с говном шапкой взошло!" Но святой грешник все прощал. В последний раз, когда я его видел, он, исхудавший, с бородой и объявившейся вдруг лысиной, напоминал Солженицына после шарашки. Остатки Диминого семейства исчезли из города вместе с крупной суммой одного забулдыги, имевшего неосторожность зайти к ним накануне.

Зега – Спартак покатался еще немного по контракту на подводной лодке. По возвращении много пил и однажды застал у себя дома незнакомого мужика, но бить не стал, а послал за водкой. Работал художником, пожарником, потом торговал среди улицы всяким старым хламом. Как-то он уговорил меня купить по цене трех бутылок водки полу кожаную куртку со своего плеча: "Ты не знаешь, как меня выручил!" При встрече он часто вспоминал какую-то вещь Shocking

Blue, когда-то исполнявшуюся по-русски у нас на танцах. Зега дотянул до 21 века, но его в числе других не нужных новой жизни людей доконала дешевая спирт содержащая жидкость.

Кисляков обосновался в Прибалтике и одно время привозил оттуда чемоданы деревянных рублей в обмен на вятский лес. Как-то он зашел в мой кабинет в музыкальной школе. Поговорили. Через полчаса я стал ему не интересен.