Юра, с которым мы возвращались по домам, был человек любопытный во многих отношениях. Работал он на ремзаводе – там же, где Ливерпуль и

Грехов, – избирался комсоргом цеха, всегда тщательно и прилично одевался, имел кучерявые волосы умеренной длины. Юра жил в доме у автостанции, из своих окон первого этажа любил с удобством рассматривать происходящее на этом людном перекрестке. Он считался среди нас почти что Кулибиным – все время что-нибудь мастерил, у него неплохо получались столярные работы, включая мебель. В те времена он увлекался изготовлением корпусов для колонок всех размеров. Любимое его словечко – фазоинвертор – с легкой руки Чижа едва не прилипло к нему вместо школьного Аркан. С восторгом слушал у меня видеотоновские колонки: "Словно мячик отскакивает!" Однажды полгода возился с аэросанями, но, разочаровавшись, продал их – двигатель еле тащил по ровному месту. Юра любил путешествовать и отдыхать на природе в компании. Одно время мы гоняли с ним за десятки километров от города на велосипедах. Как-то мы втроем зашли в библиотеку "Белки" при ДК, – по протекции Чижа мне давали здесь дефицитные книги, в том числе, "Три мушкетера" не прочитанные в детстве. В читальном зале Юра выбрал несколько кирпичей Большой

Советской энциклопедии. Особенно его заинтересовал том на букву "П".

В последствии он его приобрел и демонстрировал гостям цветные иллюстрации.

В сентябре 78 года я предложил моему приятелю, владельцу катера, прокатиться вечерком после работы на другой берег с двумя девчонками. Уговаривать его, разумеется, не пришлось.

Незадолго до этого я познакомился с Ириной. Скажу сразу, она мне не нравилась. Теперь я думаю дело в астрологии: по восточному календарю она крыса, а я лошадь, – несовместимая пара. Но тогда таких тонкостей мы не знали, астрология высмеивалась как лженаука средневекового мракобесья, а гороскопы были запрещены для печати.

Ее подруга Лена была полная дура. Правда, надо учесть, что я смотрел на них, восемнадцатилетних, с высоты своего двадцатичетырехлетнего возраста. Встретились на углу Ленина и Грина.

Обе девки пришли в брюках. Еще засветло в нескольких километрах от города вверх по реке на пологом берегу были выгружены все запасы продуктов и приспособлений для пикника оказавшиеся в лодке Аркана, главным образом, немытая посуда. Дамы брезгливо все это подобрали, но с помывкой сковороды и котелка не справились, обнаружив полное отсутствие хозяйственных навыков. Аркан сделал все сам. Не помню, но вина у нас, кажется, не было, возможно, это была ошибка.

Когда стемнело, мы с Ириной уединились, отступив от костра. После недолгих объятий я полез рукой в ее штаны. Признаюсь, это выглядело грубовато и несколько оскорбительно с моей стороны, но результат превзошел все ожидания – бестия схватила меня за оба уха и едва не оторвала их. Я закипел изнутри, и дальнейшее помню смутно. Кажется, на обратном пути (парочка на задней скамейке весело гоготала) грозил выкинуть садистку за борт, а когда причалили, забросил подальше подтяжки ее брюк. Две унылые тени при свете Луны долго искали их на берегу среди десятков привязанных лодок.

В то время я работал в Дорожном участке. Коллектив был в целом хороший, работали и зарабатывали неплохо. Работа у меня была двух видов – художник и помощник геодезиста. Кроме обычной наглядной агитации (стенгазеты, объявления и поздравления, таблицы показателей, стенды по ТБ и советской тематике, лозунги к праздникам на длинных красных тряпках) я рисовал дорожные знаки и красил автомашины по весне. В летний сезон занимался разбивкой трассы для строящейся дороги на Шестаково, – самостоятельно или в компании с недавней выпускницей строительного института Галей Комаровой. Если бы я продолжал там работать и заочно окончил институт, то со временем мог занять свободную должность инженера-геодезиста, стать

Большим человеком и получить квартиру в строящихся домах на Грина.

Но судьба в лице Чижикова распорядилась по-своему. В конце августа в

ДК освободилось место радиста, и Чиж порекомендовал меня как разбирающегося в аппаратуре и, к тому же, непьющего.

Смотрел меня механик в своей стеклянной конторке, расположенной в котельной рядом со зданием клуба. Я предупредил, что не комсомолец, но это его не смутило, а зря. Механик оказался в высшей степени забавным человеком. Карьерист до мозга костей, член партии, учился при фабрике заочно на кого-то, при этом простодушный и смешной на вид. На него невозможно было обижаться. Как, впрочем, и доверять.

Подошвы ботинок умудрялся снашивать с внутренней стороны.

Дом Культуры имени Горького принадлежал меховой фабрике "Белка".

Соответственно, все обитатели ДК являлись работниками фабрики, проходили через ее отдел кадров и бухгалтерию. Фабрика была тогда чуть ли не отдельным государством со своим жилфондом, детсадами, газетой и типографией, домом отдыха в Крыму, профилакторием, бесплатной столовой, свинофермой и, конечно, наилучшим в городе клубом, позже называемым Домом Культуры. В те времена на фабрике работало более пяти тысяч человек. Фабрика постоянно нуждалась в молодых рабочих руках, в основном женских. Зазываемых из сельской местности девок селили в общежитиях. Нравы здесь процветали довольно простые, и до семидесятых годов выражение фабричная девка считалось, чуть ли не синонимом уличной. Коренные слобожане не давали своим сыновьям жениться на таких. В описываемые времена предубеждения эти уже почти исчезли в силу изменившейся демографии – большинство населения города составляли приезжие из сельской местности.

Произошло это после того, как при Хрущеве колхозников уравняли в правах с жителями городов – им постепенно стали выдавать паспорта.

Началось массовое переселение людей, часто вместе с домами. У

Слободского появились пригороды, больше похожие на деревни. Кроме того, фабрика стала строить для своих работников благоустроенное жилье, да, и зарплаты выросли. Ранее при Сталине полунищие астматики-меховщики довольствовались фабричным рабством взамен колхозного.

Надо заметить, почти вся продукция фабрики, как и других предприятий города, при народной власти вывозилась в неизвестном направлении. Можно только гадать, где продавались пошитые в

Слободском шубы, шапки и воротники. В наших магазинах лежали только шапки из кролика. По большим праздникам, правда, кое-что распределялось среди рабочих и служащих – одна вещь в пять лет на человека. Поработав лет двадцать можно было приодеться в меха.

Разумеется, куски меха тащили с работы и шили из них на дому, но за такое многих сурово карали.

Заступал я на место Лени, который за год до того женился и проживал с женой в радиоузле, отгородив постель занавеской. Раза два ранее я бывал у него в гостях с Янычаром. Такое прозвище, навеянное некоторой рыжиной и внешней строгостью персонажа, прилепил, конечно,

Чиж. Самого Сергея некоторые его собутыльники за склонность к аллергическому покраснению после пары стаканов вина травили

Краснощеким. Леня, – аккуратный, вежливый и в целом приятный человек, правда, несколько утомительный, мог часами загружать рассказами о рыбалке и подобных скучных для меня вещах. В то время они с Янычаром считались приятелями, но позже поссорились и отзывались друг о друге не лестно. Мой сосед имел противоположные качества, и от этого утомлял еще больше. После того, как жена Лени родила, семейство съехало из ДК, – ему пришлось менять работу, для семьянина она не годилась. Делал он это с явной неохотой, долго разбирал накопившееся за годы работы барахло, рассказывая о некоторых памятных ему вещах. Леня оставил мне столовый нож, заточенный под финку, гидрант удобный для использования в качестве кастета и халявский телефон – у него имелись знакомые связисты. Все это пригодилось в моей новой жизни. Под конец передачи дел он выставил бутылку водки. Третьим подсел завхоз, – длинный, тощий, всегда голодный как собака, веселый и деловой он пробовал себя в качестве конферансье в клубной самодеятельности. Когда разлили по второй, зашел вечно пьяный баянист Володя. Я предложил свою дозу ему, и тот не отказался. Это заметно раздосадовало остальных.