— Ну и чо он своим огнём под водой сделать сможет? Ничего! А осушить мой водоем у него силов маловато! Сам Ярило его на моей памяти ни разу не высушил, куда уж этому старичку! Это ты, пенёк, огня боишься, как… — водяной задумался и, рассмеявшись над собственным остроумием, продолжил, — как огня! Так что, пусть топают мимо — ничего они от меня не получат!

Водяной собрался нырнуть, но леший стремительным движением ухватил его за зелёные водоросли волос.

— Ты что, бородавчатый, совсем ослеп что ли? Гляделки, небось, тиной заросли? Даром, что навыкате! Ты на второго посмотри! Ничего не видишь?

— Отцепись ты от меня, репейник!

Водяной мотнул головой, освобождаясь от цепкой хватки лешего.

— Гляжу, гляжу — чего увидеть-то должон? О, а я всё думаю, откуда холодом тянет? А тут оказывается сродсвенничек Марены-Зимы!

Морозко повернулся к Силивёрсту, но волхв опередил:

— Потом внучек, потом. Сейчас лучше сосредоточься, как будто перед битвой, и слушай, чего я тебе говорить буду…

— А сил-то у него нет совсем! — радостно квакнул водяной, ничуть не испугавшись. — Когда Марена в наши края идет — всяк её силу чует! Её нет еще, а с деревьев уже листья облетают, звери кто где хоронятся, птицы на юг улетают, да и мы с тобой лешак в спячку впадаем. Ибо не зря Зиму называют лютой! А этого я с дюжины шагов признать не сумел!

— Закрой глаза! — приказал старик Морозке. — Представь, что зима возвращается! Воздух резко холодает, озеро начинает покрываться тонким ледком.

Морозко, зачарованный монотонным голосом старого волхва, словно воочию увидел эту картину. И вслед за этим его накрыла волна сокрушающей, пьянящей силы. Воздух стремительно холодал. Паренек открыл глаза — увиденное поразило его. Трава и листья на глазах покрывались инеем, скручивались и чернели.

— Получилось! — шумно выдохнул старик.

Его теплое дыхание тут же обратилось в пар, а через мгновение осыпалось на землю ледяными искрами. Озеро на глазах покрывалось толстой коркой льда. Водяной, не успев скрыться под водой, намертво вмерз в лёд. Его торчащая голова задубела, только глаза едва заметно вращались. Водяник с трудом разлепил одеревеневшие губы:

— Живота…

Пареньку показалось этого достаточно: он остановил исходящий от него поток холода. Но сила, переполнявшая его, не исчезла. Она стала его неотъемлемой частью, умением, потребностью, такой же, как потребность дышать, видеть и слышать. Вокруг заметно потеплело. Корка льда мгновенно пошла трещинами. Звонко лопнув, она раскололась. Освобождённый из ледяного капкана водяной, камнем ушел на дно.

— Дед, я хочу знать, в чём дело? — твердо сказал Силивёрсту Морозко.

— Да, теперь уж можно и рассказать, — ответил Силивёрст, опираясь на посох. — Ты никогда не замечал за собой ничего странного? Никогда не думал, что ты не такой как все?

— Попробуй тут не заметить, когда каждую весну тебя корёжит так, что мочи нет! Значит всё, что о моём рождении в селе болтали — правда?

— Правда! — подтвердил старик.

— Почему же ты мне ничего не рассказывал? Сколько раз я тебя об этом просил! — с упрекнул старика Морозко.

— Это, часть договора, заключенного мной с твоей бабкой!

— Неужели водяник правду сказал: бабка моя сама Мара-Зима? И это её помощь я сейчас получил?

Паренёк никак не мог поверить в это. Он не знал, радоваться ему или нет.

— Да. Ты вырос, и наступила пора познать самого себя. Я научил тебя всему, что знал и умел. За эти годы, Морозко, ты стал для меня родным, — из глаза старика выбежала одинокая слезинка и, постыдно бежав, спряталась в густой седой бороде.

— Но почему ты…

Старик не дал Морозке закончить, поняв суть вопроса с полуслова.

— Почему я? Это долгая история, — дед воткнул посох в землю и присел на поваленное ветром дерево. — Слушай, внучек: в морозный зимний день, шестнадцать весен назад три замерзающих путника с трудом пробирались через заснеженный лес…

Закончив, старик отвернулся, скрывая влажные от слез глаза и дрожащие губы. Он словно заново пережил эти годы, вновь с особой остротой почувствовав, как дорог ему этот паренёк. Вдруг Морозко крепко обнял старика.

— Дед, — проговорил он, шмыгая носом, — неважно, кто моя родня! Ты был, есть и навсегда останешься самым родным для меня человеком! Спасибо за всё, что ты для меня сделал!

Неожиданно куча лесного мусора, лежащая рядом с деревом, где сидели дед с внуком, зашевелилась. Из нее выбрался леший. В его зеленой бороденке застряли мелкие веточки, прелые листья и комья сухой земли.

— Что, уже всё кончилось? — как ни в чём не бывало, спросил леший. — Я тут соснул маненько, что бы не мешаться под ногами.

Он спрыгнул с обрыва на прибрежный песок. По всему озеру то тут, то там, плавали тающие льдинки.

— Эй, повелитель лягушек, ты где? — крикнул леший, похлопав рукой по поверхности воды.

Водяной уже успел отогреться в нижнем теплом слое воды. Вынырнув на поверхность достаточно далеко от берега, он вопрошающе смотрел на двух могучих чародеев, способных в мгновение ока заморозить его далеко не маленькое озеро. Леший довольно подпрыгивал на песочке.

— Напросился, пучеглазый, а ведь говорил я тебе!

— Ну, внучёк, закончим начатое?

Силивёрст подошёл к краю обрыва и крикнул водяному:

— Ну, змий, говори, куды ребёнка девал?

— Ничего с вашим дитём не сделалось! — сварливо, но с опаской ответил водяной. — У моей русалки он, на той стороне озера! Идите и возьмите!

Затем он проквакал чуть слышно:

— Так она вам его и отдаст.

Однако новоиспечённая супруга повелителя озера, увидев живых людей, без раздумий передала ребенка в руки старика. Вытирая льющиеся по щекам слёзы, она прошептала:

— Матери отнесите — пусть бережёт! Я своего не уберегла!

С этими словами она скрылась в зеленоватой озёрной глубине.

Крепко прижимая младенца к груди, Силивёрст огляделся в поисках лешего. Тот стоял неподалеку. Увидев, что старик повернулся к нему, он затараторил скороговоркой:

— От радость-то какая! Я знал, что всё хорошо закончиться!

— Хватит язык чесать, — оборвал его старик, — давай из леса выводи!

— Это мы быстренько!

Он вновь открыл чудесную тропинку.

— Аккурат до дома вас доведет! — сказал он, склонившись перед людьми в почтительном поклоне.

Над макушками деревьев уже начинала заниматься утренняя заря, когда двое уставших путников дошли до родного порога.

Лето выдалось на удивление жарким. Люди и животные изнывали от удушающего зноя. Только с наступлением сумерек наступала благодатная прохлада. Но пролетала короткая ночь, и Ярило вновь являл людям свой лик, обрекая их мучиться от невыносимой жары. С восходом солнца люди старались спрятаться подальше от обжигающего огня небесного бога. На пустынных улицах городища и прилегающего к нему села можно было встретить лишь вяло жующих свою жвачку коров, и развалившихся в тени с высунутыми языками, собак. Единственными живыми существами, которым такая жара в радость, были ребятишки. Сутками напролёт пропадали они на реке, сильно обмелевшей, и превратившейся в большой ручей. Но зато вода в этом ручье была теплой, словно парное молоко. Впервые за долгие шестнадцать лет грязь, что оставалась от растаявших снегов, которыми Зима с таким тщанием укрывала все подступы к Малым Горыням, высохла еще в начале лета, обнажив вполне пригодную для передвижения старую засеку. И вот в неспешную череду одного из знойных летних дней, ворвалась, бряцая доспехами, оглашая всё окрест конским ржанием, большая ватага потных и утомлённых жарой людей. Во главе колонны на огромном, сером в яблоках, взмыленном жеребце, ехал уже не молодой, грузный, но ещё крепкий воин. Проклиная неимоверную жару, он непрестанно протирал залитые едким потом глаза. Но это не помогало: едва воин стряхивал пот, как он тут же выступал огромными каплями на лбу, разъедал глаза и капал с кончика носа. Судя по дорогим доспехам и оружию, этот воин был не простым дружинником. Повернувшись к своему утомлённому дорогой войску, он хрипло прокричал: