Летнее солнышко, устав кататься по небу, клонилось к закату, а парни неутомимо шагали сквозь лес к своей цели. Ельник уже давно остался позади — сменился смешанным лесом, а новые приятели хоть и были знакомы всего ничего, чувствовали себя так, словно знали друг друга всю жизнь. Долгий летний день пробежал для них незаметно. Кожемяка радовался неожиданному попутчику словно ребёнок. После стольких дней вынужденного одиночества ему так хотелось нормального человеческого общения. Морозке же, который за всю свою жизнь нигде не бывал, кроме Малых Горынь, были интересны любые подробности нелёгкого пути товарища. Деревья уже отбросили на землю длинные причудливые тени, когда взорам путников открылся большой холм, заросший вековыми вязами. Морозко остановился и, махнув в сторону подъема рукой, сказал: — Ну вот, перевалим через этот холмик и место для ночлега подыщем. Скоро совсем стемнеет! Ну, Никита, тронулись что ли?

Однако Кожемяка даже не двинулся с места. Он ухватил товарища рукой за плечо, не пуская его дальше.

— Слушай, Морозко, — зловеще прошептал Кожемяка, — у меня чувство такое…

Он помолчал, подбирая слова. Затем неуверенно продолжил:

— Даже не знаю, как сказать. Одним словом, хошь верь, хошь не верь…

— Не томи! — не сдержавшись, крикнул Морозко. — Пока рожать будешь — стемнеет! А нам еще на ночлег устраиваться!

— В этом холме, ну внутри, богатства несметные лежат! — наконец выпалил Никита. — Просто чувствую…

Морозко с изумлением поглядел на него, затем пощупал рукой лоб Кожемяки.

— Вроде не горячий. Ладно, Никита, сейчас уже отдыхать будем. Душно, конечно, что и говорить! Всякое привидеться может!

— Да не придумываю я! — уперся Никита. — Здоровый я, и не притомился ни капельки! Просто чувство такое… Никогда со мной такого не было, — признался он. — Ладно, нам все равно наверх, там и поглядим!

Они стали карабкаться по склону, цепляясь руками за узловатые корни, которые переплелись между собой, образовав удобную лестницу. Ползти по ней было довольно легко. Почти добравшись до вершины, Морозко зацепился ногой за корень, и с размаху впечатался в землю. Почва под ним просела, и он ухнул в пугающую черноту. Удар выбил из легких весь воздух, перед глазами заплясали звёздочки. Когда Морозко пришел в себя, он увидел лишь маленький пятачок света в кромешной темноте. В висках бухало, болела спина.

— Морозко! — кричал кто-то, и эхо гулким молотом било по ушам. — Ты где?! Ты живой, аль нет?

Да это ж Никита, — вспомнил Морозко, — А где это я, в самом деле?

Приподнявшись на локте, он заорал в ответ что было сил:

— Никита! Тута я! Живой! Только долбанулся здорово!

— Ну, жив, слава Велесу! — облегченно выдохнул Кожемяка. — А то я кричу, а ты молчишь! Сейчас к тебе спущусь!

— Подожди, Никита, — остановил друга Морозко. — У меня в котомке факел есть. Щас я его запалю, погляжу, что здесь!

Морозко с трудом сбросил с плеч мешок, на ощупь нашел факел и огниво. Подпалить факел удалось только с третьей попытки: руки сильно дрожали. Наконец языки пламени осветили огромное помещение, заваленное грудой мусора. Растревоженная пыль заставила паренька несколько раз громко чихнуть.

— Ну, что там? — волнуясь за друга, нетерпеливо крикнул сверху Кожемяка.

Морозко огляделся: с потолка свисали толстые канаты, но, рассмотрев их поближе, он понял, что это корни исполинских вязов.

— Никита, спускайся сюда! Вон по тем корням! Видишь? Тут такое…

— Угу! — глухо ответил Никита, протискиваясь в дыру, оставленную Морозкой в земле. Уже через мгновенье они стояли рядом, с любопытством озираясь по сторонам.

— Что это? — спросил Никита.

— Я думаю — это древний курган. В таких хоронили великих воинов древности…

— И ложили с ними в курган всё их добро, — продолжил мысль друга Никита. Золотишко и камешки драгоценные, одним словом всё, что нажито непосильным трудом.

— Скорее всего, так оно и есть, — согласился Морозко.

— Пойдем, что ли глянем, чего тута есть, — предложил Кожемяка.

— Ага, — с готовностью ответил Морозко, подняв повыше чадящий факел.

Перед ними, тускло мерцая в неясном свете факела, возвышалась груда золота.

— Ни фига себе, — с присвистом пробормотал Кожемяка, — да здесь золота столько… даже не знаю сколько. Никогда такого не видел. Ну, Морозко, — Кожемяка легонько стукнул товарища кулаком в бок, да мы теперь с тобой богачи! У князя столько золота нет! Ур — р-р-а! — закричал он в радостном возбуждении, забираясь на гору. Подобрав золотой рогатый шлем, украшенный самоцветами, Кожемяка нацепил его на голову. — Смотри, Морозко, чего тут только нет: монеты и круглые, квадратные, треугольные, и с дырками! — кричал Кожемяка, ковыряясь в золоте, словно свинья в поисках желудей. — А перстней, браслетов, цепей золотых — без меры!

Шлем сорвался с его головы и, жалобно звеня, укатился куда-то в темноту.

— Никита, Никита! Да успокойся ты! — прикрикнул на разошедшегося Кожемяку Морозко. — Сначала осмотреться надо как следует, мало ли что! Все ж таки древний курган. Могли для охраны кого оставить.

— Точно, — согласился Кожемяка, — а золотишко-то никуда от нас не денется! А ты мне зря голову щупал! — подковырнул Кожемяка друга. — Лекарь недоученный! Я же говорил: чую золотишко-то! Мы еще на холм не влезли, а я уже знал!

— Да, действительно, — согласился Морозко. — Но как?

Кожемяка развел руками.

— Если б я знал! С таким-то умением…

— Как же так, — вслух размышлял Морозко, — не умел, и вдруг смог? Только папоротников цвет… Постой! Никита, — окрикнул он Кожемяку, — когда, говоришь, тебя всю ночь нежить гоняла?

Никита открыл рот, но Морозко опередил товарища, ответив на вопрос самостоятельно.

— В ночь на Купалу дело было! Ты-то понятно, со счёту давно сбился, но я-то тоже хорош! Ученик волхва, называется! Однако если ты клады зришь, он еще при тебе должон быть!

— Да кто, он-то?

— Кто-кто, дурья башка — цвет папоротников! А ну, иди сюды! — приказал он Никите. — Чего у тебя из старой одёжи осталось? Лапти? Сымай!

Внимательно осмотрев лапти Кожемяки, Морозко вытащил на белый свет замызганный и растоптанный маленький невзрачный цветочек.

— Вот он, цвет папоротника, — довольно сказал Морозко, подкинув цветочек на ладони. — Его добыть ох как трудно! Повезло тебе: цветок этот все клады откроет, да и не только клады. Вещь, ценнее не придумаешь! Держи, спрячь подальше: украсть его нельзя, а вот потерять — можно! Вот повезло, так повезло! Ты видно, по простоте своей душевной, спать там завалился, где цветок распуститься должен был. А когда вся нежить к тому месту собралась, ты побёг, а на цветок лаптем наступил, он там и застрял. Ты его даже не заметил. Ну, правда бают: дурням везёт — и цветок получил, и от нежити убёг!

— Ты это, — насупился Кожемяка, — Я может и простоват, но не дурень!

— Ты чё, Никита? — рассмеялся Морозко. — Я ж пошутил! Просто оттого, что везёт тебе неимоверно! Кому другому хоть лоб расшиби, а цветок не добыть. А ты добыл! А обиды на меня не держи, это я так подшучиваю по-дружески. Завидую я по-хорошему. А вообще, очень рад за тебя!

— Ладно, забыли! — улыбнулся Никита.

— Пойдем дальше посмотрим, там вроде ступени.

Лестница, вырубленная в камне неведомыми строителями, уводила путников куда-то вверх. Преодолев последнюю ступень, они прошли резную арку, и оказались в небольшой комнате.

— Смотри-ка, — пихнул друга локтём Кожемяка, — вон по стенам какие-то факелы торчат. Может, попробуем зажечь?

— Давай, — согласился Морозко.

Они подожгли несколько факелов, которые на удивление быстро разгорелись. Товарищи с любопытством огляделись. И тут Кожемяка застыл как вкопанный, глядя куда-то за спину Морозки. На возвышении посреди залы стоял роскошный резной трон, вытесанный из костей древнего монстра. На престоле, опираясь на меч, восседала ссохшаяся мумия. Казалось, что древний властелин все еще жив и неотрывно смотрит темными провалами пустых глазниц прямо перед собой на большой сундук, накрытый истлевшей материей. Сундук висел на толстых золотых цепях, вбитых в потолок.