К храбрым наездникам Трои приплыть с многослезной войною. Вы возвестите по городу, вестники, милые Зевсу, Пусть седовласые старцы, равно как и дети подростки Вкруг Илиона сберутся на боговоздвигнутых башнях. Женщины ж, робкие сердцем, пусть яркий огонь зажигают, Каждая в доме своем. Неусыпно да длится их стража, Чтобы в отсутствии войск не проникла в наш город засада. Так, да и будет, о, храбрые Трои сыны, как велю я. Эту я речь говорю лишь о том, что теперь нам полезно. Завтра со словом опять обращусь я к наездникам Трои. Зевса и прочих богов призываю с мольбой и, надеюсь, Вскоре мы псов отразим, занесенных к нам Парками смерти. Парки пускай их назад унесут на судах чернобоких. Только одну эту ночь мы должны сторожить неусыпно; Завтра мы встанем с зарей и, в доспехи войны облачившись, Подле глубоких судов беспощадную сечу возбудим, И посмотрю я, меня ль Диомед, сын могучий Тидея, От кораблей отразит к Илионским стенам иль его я Этим копьем умерщвлю и кровавые сдерну доспехи. Завтра он доблесть свою обнаружит, коль выдержит в стычке Натиск копья моего, но скорее, надеюсь, из первых Ляжет сраженный он в прах, среди многих товарищей павших, — Завтра, лишь солнце взойдет. О, если бы так, несомненно Стал я бессмертным теперь, нестареющим многие годы, Чтимым везде, наряду с Аполлоном царем и Афиной, Как несомненно, что завтра беда угрожает ахейцам". Так он промолвил — и шумно его одобряли троянцы. Потом покрытых коней от ярма отпрягли они тотчас И привязали ремнями — пред своей колесницею каждый. Тучных овец и быков из города быстро пригнали И нацедили в сосуды вино, веселящее душу, Хлеб из домов принесли, также дров приготовили много И безупречные в жертву бессмертным сожгли гекатомбы. Ветер с долины помчал сладкий дым от горящего жира Вплоть до небес — но его не вкусили блаженные боги, Жертву презрев: ненавистна была им священная Троя, Был ненавистен Приам и народ копьеносца Приама. Так среди поля сраженья троянцы всю ночь просидели, Гордые мысли питая. Горели огни их без счета. Точно как на небе звезды, вкруг яркой луны зажигаясь, Кажутся дивно прекрасными в тихом безветрии ночи; Видны внизу все лощины, высокие холмы и скалы. А в небесах разверзается светлый эфир необъятный, Все проступают в нем звезды, и рад им пастух в своем сердце: Так между Ксанфом рекой и судами ахейцев пылали Пред Илионом огни, — наблюдали за ними троянцы. Тысяча верно огней средь долины пылало; пред каждым Пламенем, ярко горевшим, мужей пятьдесят находилось. Тут же их кони кормились ячменем отборным и полбой, Стоя вблизи колесниц, до прихода зари светлотронной. * * * ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ Посольство к Ахиллесу. Мольбы Так помышляли троянцы о страже; но мысли о бегстве, Дружные с холодом страха, с небес на данайцев слетели. Даже храбрейшие все нестерпимой тоскою терзались. Точно как понт многорыбный взволнован, когда из Фракии Вместе Борей и Зефир, налетевши внезапно, столкнутся, Черные волны встают, громоздятся одна на другую И на прибрежье кругом изрыгают подводные травы: Так и в груди аргивян раздиралась душа от печали. Царь же Атрид Агамемнон, постигнутый горем великим, Войско кругом обходил, и велел он глашатаям звонким Всех поименно старейшин, без клича, созвать для собранья, — С ними пошел он и сам и не менее прочих трудился. Сели в собрании все опечалены. Царь Агамемнон Встал между ними тогда, проливая обильные слезы, Точно ручей темноструйный, что бьет под высоким утесом. Тяжко стеная, он слово держал пред вождями ахейцев: "Други мои! О, вожди аргивян и советники также! Бедствием тяжким опутал меня Олимпиец Кронион, Он, кто, жестокий, сперва мне кивнул головой в знак согласья И обещал, что вернусь, Илион крепкостенный разрушив; Ныне же, злобный обман замышляя, велит Олимпиец В Аргос без славы уйти, погубивши здесь много народа. Так пожелал он теперь, всемогущий Зевес Громовержец, Он, кто доныне низринул венцы с городов уже многих, Да и сломает еще, ибо сила его беспредельна. Но поспешите теперь, повинуйтесь тому, что скажу я. Вместе бежим с кораблями в любезную отчую землю, Ибо уже не разрушить нам Трои широкодорожной". Так он сказал им, и все неподвижно хранили молчанье. Долго сидели безмолвно печальные дети ахейцев. И, наконец, Диомед, среди боя отважный, промолвил: "Спорить с тобою, о, царь, как в собрании нам подобает, Первый готов я, когда ты не прав. — Только слушай без гнева. Прежде всего опорочил ты доблесть мою перед войском, Слабым считая меня и негодным к войне. Но об этом |
