Эпопея "Солнце мёртвых" — рассказ о переходе от страдания в мире к страданию о мире и о его страданиях.

В эмиграции Шмелёв продолжил художественное осмысление происшедшего и происходящего. Чтобы идти дальше в творчестве, нужно было осмотреться вокруг. Крым его всё никак не отпускал и многие рассказы Шмелёва связаны именно с крымскими воспоминаниями, тематически примыкая к "Солнцу мёртвых". Это "Два Ивана" (1924), "Каменный век" (1924), "Свет Разума" (1926), "Чёртов балаган" (1926); «Крест» (1936), «Виноград» (1936), "Однажды ночью" (1936) и другие многие, составившие цикл "Крымских рассказов". А одновременно он уже издалека начал примериваться к "Лету Господню", может, и не сознавая того, дал небольшую зарисовку "Весенний плеск" (1925).

Шмелёв окончательно отказался и от социального критерия в осмыслении жизни. Это у него сказывается во всём. Теперь он показывает разделение на любящих Россию и равнодушных к России; на сознающих правду Божию и не желающих сознавать. Мировидения писателя оформилось окончательно.

Шмелёв ещё от дореволюционного времени пронёс в себе стремление выявлять "скрытый смысл творящейся жизни", стремление прозревать "укрытую красоту" под внешней оболочкой. Но теперь он стремится заглянуть глубже, соединив искомый смысл и красоту с православной духовностью.

Разумеется, не всё так выпрямлено и просто было в творческой жизни самого Шмелёва. Нужно отметить также то, что характерно было и для иных художников (Достоевского, например): творчество опережало саму жизнь. Давно православный по миропониманию, Шмелёв какое-то время оставался малоцерковным человеком. Но двигался к тому несомненно, осваивая во всё большей полноте истины православной веры.

Он прямо указывает, где должно искать ответа на вопросы времени: в вечном. У пророка Исайи находит он ответ — пророческий, теперь уже и жизнью подтверждаемый, на сомнения, пришедшие в испытаниях:

"…Преисподняя расширилась, и без меры раскрыла пасть свою; и сойдёт туда слава их, и богатство их, и шум их… Горе тем, которые зло называют добром, и добро злом, тьму почитают светом и свет тьмою, горькое почитают сладким, и сладкое горьким!.. Горе тем, которые мудры в своих глазах…" (Ис. 5, 14,20–21; 2,259).

"…Истлеет корень их, и цвет их разнесется, как прах; потому что они отвергли закон Господа…" (Ис. 5, 24; 2,259).

"Народ мой! вожди твои вводят тебя в заблуждение, и путь стезей твоих испортили… Горе душе их! ибо сами на себя навлекают зло" (Ис. 3, 9-12; 2,263).

Сам Шмелёв дерзает пророчествовать, выражая свою веру в обновление России:

"Да отвержется себе и возьмет крест свой и по Мне грядет!"

Грядем, Господи! Мы берём Крест и мы понесём Его! И жизнь освятим Крестом. Души свои отдадим на Крест! Умеющие слушать да прислушаются к душе России! Она им скажет пути свои, пути Божьи, пути прямые. ‹…›

Время идёт, придёт. Россия будет! Мы её будем делать! Братски, во славу Христову делать! По деревням и городам, по всей земле русской понесём мы слово творящее, понесём в рубищах, понесём в огне веры, — и выбьем искры, и раздуем святое пламя! Мы все сольёмся в одно, — мы вырвем из себя грехи гордыни и преимуществ, ибо все мы ничтожны перед Беспредельным!".

Исполняется ли это?

Исполнились уже предсказания его о восстановлении Храма Христа Спасителя, о возрождении Соловецкой обители. Он верил и — предрекал.

Он верил в спасительное действие Промысла. И он постоянно, прямо и неявно осмыслял действие Промыслительной воли в жизни человека. Вот рассказ "Куликово поле" (1939–1947). Преподобный Сергий переносит обретённый чудесным образом на Куликовом поле Крест в Сергиев Посад (тогда уже утративший на время своё имя), — переносит в одно мгновение и тем укрепляет пребывающих в испытании веры людей. Об этом событии таинственно и промыслительно даётся узнать персонажу-рассказчику, который проникается новым для него ощущением Божиего присутствия во всех проявлениях бытия. И в этом внутреннее ощущение самого Шмелёва ощущение того, что есть Промысл и как он воздействует на душу человека. Вспомним вновь ничего не страшно, потому что везде Христос. Вот на укрепление какого чувства направлено действие Промысла.

Но для благодатного действия Промысла необходима ответная вера человека. Вне веры — ничего не будет. Разуму это недоступно.

Проблема противостояния веры и разума осмыслялась Шмелёвым на духовном уровне. Давняя и столь знакомая нам проблема. Шмелёв раскрывает торжество веры над разумом в рассказе "Свет Разума" (1926). Самоё веру он осмысляет как Разум высшего свойства, вознесённого над всем миром: "И понял я тут внезапно, что такое Свет Разума! Вот сие… — показал дьякон себе на сердце. — …Высший Разум — Господь в сердцах человеческих. И не в едином, а купно со всеми. Это и это, — показал он на голову и на сердце, — но в согласовании неисповедимом. Как у Христа".

А дьякон-то премудрым богословом оказался! Открылось ему — внезапно. То есть промыслительно. Не своим рассудком, но откровением получил познание: сердце и голова, вера и разум должны пребывать в неразрывном единстве, а прообраз того единства — личность Спасителя. Вновь Шмелёв касается понятия соборного сознания. Вновь показывает: только в нём познание Истины, Которая есть Христос.

Многое из созданного Шмелёвым — подлинное богословие в образах.

Горе тем, которые мудры в своих глазах… Недаром на этот пророческий текст указал он своему читателю. Именно на тех, кто, вознесшись в гордыне разума своего, отверг в ослеплении веру и соблазнил тем народ, возлагает теперь Шмелёв главную вину за происшедшее. На русскую интеллигенцию. Она от Православия отреклась, и тем соблазняла народ. В том корень зла. ("Свет вечный"; 1937).

Не зная Православия, интеллигент всегда готов к идее об «обновлении» религии. Персонаж рассказа "Два Ивана" (1924), радостно встретивший революцию, не сомневаясь, утверждает: "И Церковь обновится… и там будет революция!" В свой срок он стал жертвой всех этих бесовских событий.

Шмелёв указывает ещё: интеллигенция, не имевшая веры, смогла увидеть в истории России только дурное. Это и причина и следствие того, что Россия оказалась чуждой интеллигентскому сознанию, и интеллигенция осталась ей чужой.

"Наша интеллигенция безотчётно и безоглядно хватала всё, что вином ударяло в голову, — до безбрежья социализма…От «ума» вкусила, поверила только пяти чувствам — и отвергла Бога: сделала богом человека. Она любила минутно и отлюбила множество идеалов и кумиров. Руководимая отсветами религий, "до слёз наслаждения" спорила о правде и справедливости и взяла за маяк — туманность. Этот маяк был для народа смутен. Народ вынашивал своего, Живого Бога Правды, ему доступного, веления Коего непреложны. Народ понимал чутко и Свет, и Тьму, грех и духовный подвиг. Этого Бога в народе не раскрыли: ему показали иного бога — его самого, человечество, — бога-призрак. Народ сводили с высот духовных, вели от Источника, к которому он тянулся. Над его «суевериями» издевались. Над миллиардами вёрст святой страды, над путями к Угодникам — смеялись. Теперь эти пути закрыты, и останки Великих Духом с издёвкой кинуты…Народу показывали в далях туманный призрак. Ему давали тусклые "гуманистические идеалы" — мало ему понятное. Народу-мистику, жадному до глубин духовных, указали пустую отмель. Он Живого Бога хотел — ему указали мёртвого. Он ожидал Неба — ему предложили землю, глушили совесть. Ему с исступлением внушали: человечество, свобода, равенство, братство".

Православная мудрость гласит: гуманистический идеал "царства на земле" причина всех зол. Шмелёв пророчески предрекает: "из этой религии только плоти выход один — в тупик". Подобно Достоевскому, он разоблачает фальшь понятий свободы, равенства и братства в их безрелигиозном понимании. Шмелёв верно понял порочность насаждаемой демократии в том, что она не сознаёт того, на что должна истинно опираться: "Я не Отвергаю народовластия — народной души и воли. Да будет оно! Оно — на основе Христовой Правды".