– А кому от этого вред?

– Страшно подумать, что с тобой будет, когда не станет меня.,

Розита сорвалась с места и обняла Томасу.

– Не говори так, Манина, ладно? Ты всегда будешь со мной! Всегда!

– Но я же могу умереть.

– Не дай Бог! Он не допустит!

– Да ведь я как все. Сколько человеку отпущено – никто не знает. И что ты одна делать будешь?

– Ну… В служанки пойду.

– Ты? В служанки?

– Почему бы и нет?

– Ты хочешь сказать, что будешь выполнять чужие приказания? Не смеши!

Роза заливисто рассмеялась. Томаса тоже улыбнулась:

– Да тебе только прикажи, так ты хозяйке тут же – кастрюлей по голове.

– Да, пожалуй, служанка – это не для меня. – Роза задумалась.

Томаса отвернулась к окну. Помолчала.

– Эх, Розита, Розита… Самая твоя большая беда – что ты попала в руки такой бедной й неграмотной старухи, как я.

– Не смей так говорить, Манина! Ты – лучшее, что мне послал Господь.

Но Томаса продолжала говорить как о наболевшем:

– Кого я из тебя сделала? И впрямь – дикарка, как я сама. Надо было заставить тебя ходить в школу. Права Каридад!

– Манина, я прямо зверею, когда такое слышу!

– Я тебя погубила, держа все время при себе.

– Не надо, ну прошу тебя…

Но Томаса не могла отрешиться от грустных мыслей, посещавших ее в последнее время все чаще. Она чувствовала себя виноватой, что девочка всю жизнь провела возле нее, необразованной прачки, не сумевшей заставить Розиту даже как следует учиться в школе.

– Тебе лучше быть от меня подальше, – сказала Томаса, печально глядя на Розу.

– Да что ты такое говоришь?! Я лучше буду темной, грязной, как свинья, и пусть меня все будут презирать, только бы меня не разлучали с тобой. Никогда, Манина, поняла?

– Ох, доченька, несправедлива к тебе судьба.

– Это почему же?

– Потому что все у тебя могло быть. Все-превсе. А судьба у тебя даже родителей отняла.

Томаса ласково сняла с головы Розы шапочку, которую та носит даже дома, и стала нежно гладить по ее спутанным густым волосам.

– Отца у тебя отняла смерть. А мать – время да забытье… Роза обняла Томасу и не дала говорить ей дальше.

Старая Эдувигес слышала, может, уже и не очень хорошо. Но она так давно знала семью, в которой жила, что ей не нужно было слышать слов, чтобы понимать: мирная трапеза за столом ее любимицы Паулетты хоть и сопровождается улыбками и ласковыми словами всех троих ее участников, на самом деле полна напряжения. Отношения у Паулетты с мужем Роке и сыном Пабло непростые. Но они хорошо воспитаны и дорожат друг другом. Эдувигес жалела всех троих.

– Я собираюсь пойти позаниматься к друзьям, – сказал Пабло. – Ты не против, мама?

– Что ж… А ты, Роке?

– У меня вечер свободен, и я хочу провести его с тобой. Конечно, если у тебя нет других планов.

Паулетта улыбнулась.

– Ах, Роке!.. Да хоть бы и были.

Она отхлебнула кофе, приготовленный Эдувигес так, как любила ее хозяйка.

– Папа, ты же знаешь, мама почти не выходит из дома, – сказал Пабло.

– Поэтому я и остаюсь. Я не знаю другой такой домоседки, как твоя мама. Другие мужья были бы в восторге. Но не я. Я решительно протестую. Я хочу, чтобы ты, Паулетта, почаще бывала со мной на людях.

– Это упрек, Роке?

– Это шутка, Паулетта. Разве ты когда-нибудь давала мне хоть повод для упрека?.. Ты сопровождала меня по моей просьбе, даже когда тебе этого не хотелось.

Паулетта помолчала.

– Я знаю, я скучная жена… Но я стараюсь…

Роке протестующе поднял ладонь.

– Что бы ты ни делала, ты должна знать: я боготворю тебя… Конечно, мне бы хотелось, чтобы то выражение печали, которое не покидает твое лицо с момента нашей свадьбы, однажды исчезло… Иногда мне кажется, что ты где-то очень далеко от меня.

– Прости меня, Роке, мне очень жаль…

– Это ты прости меня. Но, конечно, мне хотелось бы знать причину этой печали.

– Причины нет. Просто я такая. Это мое свойство, от которого никто не может меня избавить.

Пабло, молча слушавший разговор родителей, встал.

– Покидаю вас, потому что опаздываю.

Он поцеловал в макушку мать, помахал рукой отцу и вышел из комнаты.

Паулетта продолжала привычно хозяйничать за столом: нарезать любимый мужем кекс, подливать горячий кофе в его чашку, очищать от кожуры яблоко его любимого сорта.

Их стол, как, впрочем, и весь дом являл собой образец хорошего вкуса. И старинная голубая с серебряной крышкой сахарница на хрустящей от свежести и белизны скатерти выглядела как бы символом этого годами устоявшегося быта.

Так, во всяком случае, казалось.

Роке тоже встал.

– Пойду переоденусь. Только немного отдохну… Не составишь мне компанию?

– Чуть позже, дорогой, – не сразу ответила Паулетта. Роке вышел, поцеловав жену, и в двери тотчас появилась

Эдувигес, с беспокойством смотревшая на Паулетту.

– Ах, девочка моя, – сказала она. – Так и будешь молчать? До каких же пор?

– Наверно, всю жизнь, кормилица. Раз уж мне сразу не хватило духа признаться Роке… Раз уж я струсила… Раз уж позволила, чтобы меня разлучили с Розитой…

– В футбол погоняем?

– А как же, Розита! Ура!

Мальчишки потянулись за Розой к пустырю.

– Слышь, Розита, говорят, ты Палильо отлупила.

– Было дело. – Роза весело рассмеялась. – Не прискакала бы его мамаша, мокрого места от него не осталось бы.

– Ух ты! Ну ты даешь!

– Я его вот так! – Роза ловко подставляет ножку идущему рядом мальчишке, опрокидывает его на землю и тут же помогает подняться. Мальчишка скорее польщен.

– А знаешь, Роза, что я видел?

– Что ты видел, дурачок?

– Видишь вон тот дом за пустырем, желтый такой?

– Ну?

– Забор видишь?

– Ну, вижу.

– За ним сад.

– Ну и что?

– А то, что там вот такие сливы! – Мальчик показывает Розе два сложенных вместе кулака.

Роза останавливается. И тотчас останавливаются ее друзья.

– Обчистим?

Ребята молчат недолго.

– Уж как я сливы люблю! – говорит один.

– Подбери слюни, Кот, – отвечают ему. – Там вон какая ограда!

– Ну и какие сложности? – спрашивает Роза. – В первый раз, что ли?

– То-то, что не в первый. В прошлый раз еле ноги унесли.

Роза презрительно сплевывает.

– Прямо зла на вас не хватает. Бабы какие-то!.. Сама, без вас, залезу. Тогда уж слив не просите.

Она решительно направляется к дому, крыша которого чуть виднеется из-за растрепанных крон кучки деревьев, приютившихся на краю пустыря, служившего ребятне «заброшенного города» футбольным полем.

– Я с тобой, Розита!

Это Кот. Он с такой же решительностью двигается за ней.

– А кто не с нами, тот старуха поганая!

Кто-то из ребят, изображая походку дряхлой старухи, направляется за двумя смельчаками.

– Что ты, Розита, мы здесь все – молодцы ребята, – шамкает он старческим голосом…

Подойдя к ограде, Роза командует:

– Нагибайся, Кот!

– Уж больно ты длинная.

– Я длинная, но легкая.

Роза забирается на спину Кота и, подпрыгнув, садится на ограду.

– Слышь, Роза, давай быстрей. У меня слюнки текут… Уж как я люблю сливы!

Роза, протянув руку, прямо с ограды, срывает с дерева крупную синюю сливу и ест ее.

– Во! Сама жрет, а мы тут дожидайся! – раздается снизу. Роза кидает мальчишкам сливу за сливой.

– Нате, ешьте, трусишки, что бы вы без меня делали! Сливы доставать все труднее. Роза тянется за ними с трудом.

– Сверзится она, – мрачно предполагает Кот.

Но Роза не падает. Она намеренно спрыгивает в сад, собираясь набрать слив в свою любимую шапочку.

Сестры и братья Линарес имели общего отца.

Матери у них были разные.

Родительница Кандиды и Дульсины умерла, когда братьев-близнецов Рикардо и Рохелио еще не было на свете.

В детстве сестры опекали малышей и привыкли, чтобы мальчики слушались их. Но мальчики росли, становились юношами, потом молодыми людьми. И в последнее время опека сестер довольно часто раздражала их, особенно Рикардо.