XIV Что было дальше — знает бог, А из людей никто не знает; В селенье нашем до сих пор Толкуют и гадают, Что было — или быть могло: Родился ли ребенок бедный, И коль родился, то каким, Лишенным жизни иль живым, И как исчез бесследно. Но только с тех осенних дней Уходит в горы Марта Рэй. XV Еще я слышал, что зимой При вьюге, любопытства ради, В ночи стекались смельчаки К кладбищенской ограде: Туда по ветру с горных круч Слетали горькие рыданья, А может, это из гробов Рвались наружу мертвецов Невнятные стенанья. Но вряд ли был полночный стон К несчастной Марте обращен. XVI Одно известно: каждый день Наверх бредет она упорно И там в пылающем плаще Тоскует возле Тёрна. Когда я прибыл в этот край И ничего не знал, то вскоре С моей подзорною трубой Я поспешил крутой тропой Взглянуть с горы на море. Но смерклось так, что я не мог Увидеть собственных сапог. XVII Пополз туман, полился дождь, Мне не было пути обратно, Тем более что ветер вдруг Окреп десятикратно. Я озирался, я спешил Найти убежище от шквала, И, что-то смутно увидав, Я бросился туда стремглав, И предо мной предстала — Нет, не расселина в скале, Но Женщина в пустынной мгле. XVIII Я онемел — я прочитал Такую боль в погасшем взоре, Что прочь бежал, а вслед неслось: «О, горе мне! О, горе!» Мне объясняли, что в горах Она сидит безгласной тенью, Но лишь луна взойдет в зенит И воды озерка взрябит Ночное дуновенье, Как раздается в вышине: «О, горе, горе, горе мне!» XIX — И ты не знаешь до сих пор, Как связаны с ее судьбою И Тёрн, и холм, и мутный пруд, И веянье ночное? — Не знаю; люди говорят, Что мать младенца удавила, Повесив на кривом сучке; И говорят, что в озерке Под полночь утопила. Но все сойдутся на одном: Дитя лежит под ярким мхом. XX Еще я слышал, будто холм От крови пролитой багрится — Но так с ребенком обойтись Навряд ли мать решится. И будто — если постоять Над той ложбинкою нагорной, На дне дитя увидишь ты, И различишь его черты, И встретишь взгляд упорный: Какой бы в небе ни был час, Дитя с тебя не сводит глаз. XXI А кто-то гневом воспылал И стал взывать о правосудье; И вот с лопатами в руках К холму явились люди. Но тот же миг перед толпой Цветные мхи зашевелились, И на полста шагов вокруг Трава затрепетала вдруг, И люди отступились. Но все уверены в одном: Дитя зарыто под холмом. XXII Не знаю, так оно иль нет; Но только Тёрн по произволу Тяжелых мрачных гроздьев мха Все время гнется долу; И сам я слышал с горных круч Несчастной Марты причитанья; И днем, и в тишине ночной Под ясной блещущей луной Проносятся рыданья: «О, горе мне! О, горе мне! О, горе, горе, горе мне!» Март — апрель 1798 Последний из стада Перевод Ю. Петрова [171] Прошла в скитаньях жизнь моя, Но очень редко видел я, Чтобы мужчина, полный сил, Так безутешно слезы лил, Как тот, какого повстречал Я на кругах родной земли: Он по дороге шел один, И слезы горькие текли. Он шел, не утирая слез, И на плечах ягненка нес. Своею слабостью смущен, Стыдясь, отворотился он, Не смея поглядеть в упор, И рукавом глаза утер. — Мой друг, — сказал я, — что с тобой? О чем ты? Что тебя гнетет? — Заставил плакать, добрый сэр, Меня ягненок этот вот, Последний, — с нынешнего дня Нет больше стада у меня… Я смолоду беспечен был; Но, образумившись, купил Овцу — не зная, есть ли прок В таких делах, но в должный срок Моя овца, на радость мне, Хороших принесла ягнят; Желания мои сбылись — Женился я и стал богат. Плодились овцы; что ни год Со стадом вместе рос доход. От лета к лету время шло, И все росло овец число, И вот их стало пятьдесят, Отборных маток и ягнят! Для них был раем горный луг, Для нас был раем наш очаг… Один ягненок уцелел — Его несу я на плечах, И пусть нам сгинуть суждено От нищеты — мне все равно. Я шестерых детей кормил, На это не хватало сил В неурожайный, горький год — Я попросил помочь приход. А мне сказали: «Ты богат — Богатство на лугу твоем, А хочешь хлеба — обходись Своим нетронутым добром. Приходский хлеб — для бедноты, Его просить не смеешь ты!» Овцу я продал, и моя Досыта стала есть семья, Окрепли дети — мне ж кусок И горек был, и шел не впрок. Настала страшная пора, Смятение вошло в мой дом: Овечье стадо — мой оплот, Моим же созданный трудом, — Как снег растаяло, и нас Настиг беды и скорби час. Еще овца, еще одна Покинуть пастбище должна! И каждая из них была, Как капля крови. Кровь текла Из ран моих — вот так пустел Мой луг, и сколько там в живых, Я не считал — я лишь мечтал, Чтоб не осталось вовсе их, Чтоб волю дать судьбе слепой, Чтоб кончить горький этот бой! Я замкнут стал, я стал угрюм, Мутился ум от черных дум, В грехах подозревал я всех И сам способен стал на грех. Печален дом, враждебен мир, И навсегда ушел покой, Устало к своему концу Я шел, охваченный тоской; Порой хотелось бросить дом И жить в чащобах, со зверьем. Таких овец не видел свет, Цены им не было и нет; Клянусь, я поровну любил Детей — и тех, кто их кормил, — Моих овец… И вот, молясь, Я думал, что, наверно, бог Карал за то, что больше я Своих детей любить бы мог… Редело стадо с каждым днем, Овец все меньше было в нем. Все горше было их считать! Вот их пятнадцать, десять, пять, Их три, — уж близко до конца! — Ягненок, валух и овца… Из стада в пятьдесят голов Один остался, да и тот, Оставшийся, из рук моих В чужие руки перейдет, Последний, — с нынешнего дня Нет больше стада у меня… вернуться Последний из стада. — Стихотворение написано в Элфоксдене, опубликовано в 1798 году в книге «Лирические баллады». Написано против нападок Уильяма Годвина (1756–1836) на собственность в его «Политическом праве». По мнению Вордсворта, инстинкт собственности «тесно переплетается с благороднейшими чувствами». |
