– Аминь, – вставила миссис Симонс.

– Можете подняться, – сказала Леда. Потом она попросила наши кольца – я настояла на одинаковых, и мы купили их в ломбарде – и трижды обвела ими не то вокруг Будды, не то вокруг совы; с моего места не было видно. – На мудрость, на доброту, на спокойствие, – бормотала она. Потом отдала Артуру мое кольцо, а мне – кольцо Артура.

– Теперь, – продолжила Леда, – держите кольцо в левой руке, а правую положите на сердце супруга и по счету «три» нажмите.

– Три – магическое число, – вмешалась миссис Симонс. – Четыре тоже, но… – Я успела ее узнать: она была завсегдатаем Иорданской церкви. – Скажем, число моего имени – пять, в нумерологии, понимаете?

– Я недавно слышал один рассказ, он очень подходит к случаю, – неожиданно заговорил мистер Стюарт. – Про двух гусениц, оптимистку и пессимистку, которые ползут по Дороге Жизни…

– Не сейчас, Гарри, – резко оборвала Леда Спротт; церемония начинала выходить из-под контроля. Она велела обменяться кольцами, быстро объявила нас мужем и женой и слезла со скамейки.

– Подарки, подарки! – закричала миссис Симонс и суетливо выбежала из комнаты. Леда протянула нам свидетельство, в котором полагалось расписаться.

– За вами кто-то стоит, – сообщил мистер Стюарт. Его глаза были словно подернуты пленкой; казалось, он разговаривает сам с собой. – Молодая женщина, очень несчастная, в белых перчатках… она протягивает к вам руки…

– Гарри, – сказала Леда, – иди помоги Мюриэль с подарками.

– На подарки мы, в общем-то, не рассчитывали, – пролепетала я. Артур горячо меня поддержал, но Леда Спротт только отмахнулась:

– Что за свадьба без подарков, – а розовая миссис Симонс уже спешила к нам с коробками, завернутыми в белую папиросную бумагу. Мы поблагодарили; было неловко, что эти трогательные и довольно жалкие старики так о нас беспокоятся, когда нам в глубине души все глубоко безразлично. Мистер Стюарт передал нам полароидный снимок: болезненно-сизые лица, буроватый, как засохшая кровь, диван…

– А сейчас я хотела бы переговорить с женихом и невестой… по отдельности, – заявила Леда Спротт.

Я прошла вслед за ней на кухню. Леда притворила дверь, и мы сели за столик, самый обыкновенный, застланный клетчатой клеенкой. Она налила себе из полупустой бутылки, посмотрела на меня, улыбнулась. Один глаз смотрел немного в сторону; вероятно, она начинала слепнуть.

– Ну-с, – заговорила она, – очень рада снова тебя видеть. Ты изменилась, но у меня превосходная память на лица. Как твоя тетя?

– Она умерла, – ответила я, – разве вы не знали? – Да, да, – Леда нетерпеливо взмахнула рукой, – конечно. Но она по-прежнему должна быть с тобой.

– Нет. По-моему, нет, – сказала я.

Леда явно огорчилась.

– Вижу, ты не захотела последовать моему совету, – произнесла она. – Напрасно. Ты обладаешь огромной силой, я уже говорила об этом, но ты побоялась ее развивать. – Она взяла мою руку и внимательно на нее посмотрела, потом отпустила и продолжила: – Я могла бы наплести много всякой ерунды, и ты, возможно, не отличила бы ее от правды. Но я любила твою тетушку и не стану этого делать. Запомни главное: не ты выбираешь Дар, а он выбирает тебя. И если ты отказываешься от него, он все равно тобой воспользуется, но уже по-своему, и тебе это вряд ли понравится. Я своим Даром пользовалась – пока он у меня был. Можешь считать меня старой дурой, шарлатанкой, мне, поверь, не привыкать. Но иногда я по-прежнему вижу истину; в таких случаях ошибиться невозможно. Когда я не вижу, то говорю то, что от меня хотят услышать. Не следовало бы, конечно… Ты, может, думаешь, что в этом нет никакого вреда, однако все отнюдь не так безобидно.

Леда замолчала, уставившись на свои пальцы, скрюченные артритом. На минуту я ей поверила и хотела задать все те вопросы, которые так долго хранила для нее: о матери, например… И тут же моя вера пошатнулась: разве Леда не намекнула, что Иорданская церковь – жульничество, а ее предсказания – выдумка, актерство?

– Ты внушаешь людям доверие, – сказала Леда. – Они к тебе тянутся. Это может быть опасно, особенно если злоупотреблять. Рано или поздно ты получаешь все, чего хочешь. Только нужно перестать так сильно себя жалеть. – И она, повернув голову набок, как птица, остро посмотрела на меня здоровым глазом. Казалось, она ждет ответа.

– Спасибо, – неловко промямлила я.

– Не говори того, чего не думаешь, – раздраженно бросила Леда. – Этого в твоей жизни и так хватает. Вот, пожалуй, и все, что я хотела сказать, кроме…. Ах да, попробуй заняться Автоматическим Письмом. А теперь пришли ко мне своего новоиспеченного супруга.

Мне очень не хотелось оставлять Артура с ней наедине. Если она была так откровенна со мной, то что наговорит ему?

– Вы ведь не расскажете ему, да? – попросила я. – О чем? – резко спросила Леда Спротт. Оказалось, что мне очень трудно облечь это в слова.

– Какой я была раньше, – выдавила я наконец. Подразумевая: «какой толстой».

– Что ты имеешь в виду? – не поняла Леда. – Насколько я помню, ты была очень хорошей и милой девушкой.

– Нет, я про свои… формы. Я ведь, помните, была очень… – Выдавить из себя слово «жирная» не удалось; такое я могла сказать только мысленно.

Леда поняла, о чем речь, но это ее лишь позабавило.

– И это все? – удивилась она. – По-моему, твои формы были самые что ни на есть подходящие. Впрочем, не бойся, я не выдам твоего прошлого. Хотя, должна сказать, в жизни случаются трагедии и пострашнее лишнего веса. Надеюсь, ты меня тоже не выдашь. Леда Спротт задолжала кое-что тут и там. – Она хрипло засмеялась, потом закашлялась. Я вышла и позвала Артура.

Через пять минут он уже выскочил из кухни. Мы направились к выходу. Миссис Симонс семенила за нами – через холл, по крыльцу, по дорожке, – пригоршнями разбрасывая рис и конфетти и весело чирикая.

– Счастья вам, – пропела она нам вслед, размахивая ручкой, затянутой в розовую перчатку.

Нагруженные коробками, мы дошли до автобусной остановки. Артур хмуро молчал, стиснув челюсти.

– Что с тобой? – испуганно спросила я. Неужели ему все-таки рассказали про меня?

– Старая мымра вытянула из меня пятьдесят баксов, – ответил он. – А по телефону говорила, пятнадцать.

Вернувшись ко мне, мы открыли подарки. Это оказались пластмассовые ваза и чашки для пунша, книга о здоровом питании за девяносто восемь центов, фото Леды и Маккензи Кинга в рамке, плюс бесплатные государственные брошюры о питательных свойствах продуктов и правильном использовании дрожжей.

– Неплохо старуха наживается, – пробурчал Артур.

Наверняка придется жениться заново в мэрии, подумала я. Церемония с чучелом совы и скамеечкой для ног никак не может быть законной.

– Как ты думаешь, мы по-настоящему женаты? – спросила я Артура.

– Сомневаюсь, – отозвался Артур. Но, как ни странно, все было по-настоящему.

Наш медовый месяц состоялся четырьмя годами позже, в 1968-м. Артур, на том этапе – в сепаратистской ипостаси, настоял на поездке в Квебек-сити, где он терроризировал официантов разговорами на «жуаль». Те в большинстве своем принимали это за оскорбление, а истинные сепаратисты потешались над его произношением, слишком, по их мнению, парижским. Первую ночь мы провели в дешевом мотеле, следя за похоронами Роберта Кеннеди по ушастому, как заяц, телевизору. Телевизор работал, только если держаться одной рукой за ухо антенны, а второй – за стену. Я держалась, Артур смотрел. К тому времени я чувствовала себя глубоко замужней женщиной.

Это пришло не сразу. Вначале наше совместное существование отличалось крайней нестабильностью. У нас не было денег – кроме тех, что я зарабатывала «Костюмированной готикой» и выдавала за случайные приработки; мы долго снимали комнатки, а позже – крохотные, безвкусно меблированные квартирки. Изредка в моем распоряжении оказывалась кухня-альков за бамбуковой занавеской или пластиковой дверью-гармошкой, но гораздо чаще – всего лишь плитка с одной конфоркой. Я готовила овощи, которые варятся в пакетике, либо открывала консервированные равиоли. Мы съедали это, сидя на краю кровати и стараясь еще больше не закапать томатным соусом простыни. Потом я соскребала остатки еды с тарелок в унитаз общего туалета и споласкивала посуду в нашей ванной – в таких домах, как правило, не бывает раковин. Поэтому, когда мы вместе принимали ванну – я намыливала Артуру спину; его ребра торчали, как у Смерти на средневековых ксилографиях, – то нередко с удивлением видели, как из мыльной пены невесть откуда взявшейся частичкой Саргассова моря выплывает лапшинка или горошинка. В наших сугубо арктических ванных это казалось желанным приветом из тропиков, но страшно коробило Артура. Хоть он и не признавался, но у него был пунктик относительно микробов.