– Он всех знает, – ответил Королевский Дикобраз. – Раньше работал на «Си-би-эс», там, по-моему, все когда-то работали. Потом стал издавать литературный журнал под названием «Отказ». Идея заключалась в том, чтобы печатать только такие произведения, которые были отвергнуты другими изданиями, – чем больше отказов, тем забавнее, – а также письма с объяснениями причин. Бьюкенен намеревался учредить приз за лучший отказ, говорил, что это само по себе искусство. Но затея провалилась: никто не хотел афишировать свои неудачи. Зато в первом номере Бьюкенен опубликовал много собственной чепухи. Он, кажется, англичанин. Ходит на все вечеринки, куда только удается пролезть. Раньше направо и налево представлялся: «Здравствуйте, я Фрезер Бьюкенен, монреальный поэт». Вроде бы он когда-то жил в Монреале.

– А ты-то его откуда знаешь?

– Я кое-что посылал в «Отказ», – ответил Королевский Дикобраз. – Когда еще работал со словами. Он все отверг. Он терпеть не может мою работу, считает ее «запредельной».

– Мне кажется, он за мной следил, – сказала я. То, что я при этом подумала, было еще ужаснее: он следил за нами.

– Он чокнутый, – небрежно бросил Королевский Дикобраз. – Помешан на знаменитостях. Говорит, что пишет историю нашего времени.

В тот вечер я рано уехала на такси домой. Меня опять терзали сомнения. Сложность положения заключалась в том, что обе мои жизни полностью меня устраивали, но – по отдельности. Когда я была с Артуром, Королевский Дикобраз казался персонажем одного из моих самых неудачных романов, в этом человеке была некая абсурдность, которой я всячески старалась избегать в своей прозе. Но стоило мне оказаться с ним, и он сразу обретал достоверность. Все, что он делал и говорил, в его мире было вполне разумно и логично, зато Артур становился расплывчатым и нереальным; он таял, превращался в бесплотное привидение, выцветшее фото на давно забытой каминной полке. Мог ли он страдать из-за моей неверности? Можно ли обидеть фотографию?

Я все еще думала об этом, когда вошла в квартиру. А там полным ходом шло собрание «Возрождения»; происходило нечто волнующее, и со мной поздоровался только Сэм. Им даже удалось где-то раздобыть настоящего профсоюзного деятеля; он с затравленным видом сидел в углу и называл собравшихся «вы, ребятки».

– Раз уж вы, ребятки, хотите в этом деле участвовать, пожалуйста, – говорил он, – но если уж плевать в полицейских, пусть плюют рабочие. Это их дело. Вы, ребятки, можете себе позволить посидеть в тюрьме, постоянной работы у вас нет, если немного и пропустите, ничего страшного, а у них все по-другому.

Дон заспорил: именно поэтому плевать должны мы, а не рабочие, но профсоюзный деятель только отмахнулся.

– Нет, нет, нет, – сказал он. – Я знаю, что вы, ребятки, дурного не хотите, но уж поверьте мне, иногда плохая помощь хуже, чем никакой.

– В чем дело? – спросила я у Сэма.

– Забастовка на матрасной фабрике, – объяснил Сэм. – Беда в том, что большинство рабочих – португальцы, они нашей агитации не слушают. Им наш канадский национализм до лампочки, понимаешь? Не то чтобы нам до них совсем не достучаться, но мы никак не найдем переводчика.

– А кто плюнул в полицейского?

– Артур, – сказал Сэм, и по самодовольному, но в то же время смущенному лицу своего мужа я поняла, что это правда. Непонятно почему, но меня это страшно разозлило.

Если б я пришла не от Королевского Дикобраза, то, скорее всего, промолчала бы; но тот всегда говорил, что политика, а особенно канадский национализм, – это смертельно скучно. «Искусство принадлежит миру, – утверждал он. – А они просто хотят обратить на себя внимание».

Рядом с Артуром я верила в правоту его дела, всех без исключения его дел; иначе как мне было с ним жить? А с Королевским Дикобразом все это почему-то становилось неважно. Кавалеры и Круглоголовые, снова-здорово.

– О, ради всего святого, – сказала я Артуру. – Ты, видно, ждешь не дождешься, когда тебя арестуют? Но только чему это поможет? Ничему. Вы, господа, не хотите жить в реальном мире, вступать в настоящие политические партии и действительно что-то менять, зато готовы заседать и спорить, и грызться друг с другом до бесконечности. Вы – как Плимутское Братство, только и делаете, что боретесь за чистоту рядов и гоните неугодных. А если что и совершаете, то какой-то совершенно бессмысленный жест – что за глупость, плевать в полицейского!

Все потрясенно молчали. От меня такой тирады никто не ожидал. Да и если подумать, кто я такая, чтобы это говорить? Я тоже не мир спасала.

– Джоан права, – сказала Марлен холодным голосом тактика. – Давайте послушаем, может, она предложит что-то полезное и осмысленное?

– Ну, не знаю… – Я сразу дала задний ход и принялась оправдываться: – Это, в общем-то, не мое дело, я в политике не разбираюсь. Может, надо взорвать Мост Мира или что-то в этом роде…

Тут я с ужасом увидела, что они восприняли мои слова всерьез.

Следующим вечером к нам домой явилась маленькая депутация: Марлена, Дон, Сэм и пара молодых членов «Возрождения».

– Он в машине, – объявила Марлена.

– Кто? – не поняла я.

Я только что вымыла голову и никого не ждала.

Артур был в университете, где читал вечерникам курс по канадской литературе; за весь день он едва перемолвился со мной парой слов, и я очень переживала.

– Динамит, – пояснила Марлена крайне возбужденно. – Мой отец работает на стройке, поэтому его было легко украсть, плюс еще детонатор и парочку взрывателей.

– Динамит? Но зачем?

– Мы обсудили твое предложение, – сказала она. – И решили, что идея неплохая. Мы хотим взорвать Мост Мира – в знак протеста. Это самое правильное, из-за названия.

– Погодите-ка, – перебила я. – Вы же можете кого-нибудь покалечить…

– Марлена предлагает сделать это ночью, – поспешно вмешался Дон. – Нам все равно не взорвать его весь, так что это будет скорее символ. Жест, как ты и сказала.

Они просили меня спрятать динамит. И даже придумали, как это сделать. Я должна была купить подержанный автомобиль, указав вымышленное имя и адрес квартиры одного из новых возрожденцев, который все равно собирался уехать на пару месяцев. А потом положить динамит в багажник и каждый день переставлять машину с одной улицы или стоянки на другую.

– Даже подержанная машина стоит денег, – резонно заметила я.

– Послушай, это ведь твоя идея, – сказала Марлена. – Поэтому ты нам как минимум должна помочь. А машину можно купить совсем недорогую, сотни за две.

– Но почему именно я?

– Тебя никто не заподозрит, – ответила Марлена. – Ты не похожа на террористку.

– И сколько же мне этим заниматься? – спросила я.

– Пока мы не выработаем окончательный план. Тогда мы заберем у тебя машину.

– Ладно, хорошо, – согласилась я. – Где ваш динамит?

– Вот, – сказал Дон и протянул мне картонную коробку.

Я вовсе не собиралась проделывать все то, что они придумали, и на следующий же день села в такси, отвезла динамит к Королевскому Дикобразу и спрятала у него в подвале, где и так было полно всяких корзин и коробок. Я сказала, что это свадебный подарок, невероятно уродливая статуэтка, которая мне просто опротивела дома.

– Но мне бы не хотелось, чтобы ты это открывал, – добавила я. – Из сентиментальных соображений.

Королевский Дикобраз не признавал относительно правдоподобного. Этим, в частности, он мне и нравился: относительное его не устраивало, он верил только в разрушительный абсолют.

– Где ты взяла динамит? – спросил Королевский Дикобраз. Мы лежали на матрасе; серьезные разговоры он всегда оставлял на потом.

– Я ведь просила не открывать коробку, – возмутилась я.

– Да брось, ты же знала, что я открою. Тебе прекрасно известно, что я обожаю уродливые статуэтки. Где ты его раздобыла?

– Это не мой, – сказала я. – Это одних знакомых.

– Никогда не видел, как он взрывается, – задумчиво проговорил Королевский Дикобраз. – Но я обожаю День королевы Виктории, это мой любимый праздник. И еще Хэллоуин.