И это еще не все. Став публичной фигурой, я страшно боялась, что теперь, рано или поздно, кто-нибудь обязательно эксгумирует труп моего прошлого. Вернулись кошмары наяву о Женщине-Горе в розовой пачке, только теперь она падала с проволоки, как в замедленной съемке, многократно переворачиваясь на лету… Или танцевала на сцене в гаремном костюме и красных туфельках. Но это был не танец, а стриптиз, она начинала снимать одежду, а я беспомощно смотрела, не в силах ее остановить. Женщина-Гора трясла жирными бедрами, срывала вуали одну за другой, но никто не свистел, не орал: «Давай, детка, давай». Я пыталась избавиться от этих видений, но они были неподвластны мне, приходилось досматривать их до конца.

Однажды днем, проводив Сэма, я сидела на кухне и пила скотч. Марлена ушла к адвокату. Тарелки от ее завтрака остались на столе: горка апельсиновых корок и полупустая чашка с рисовыми хлопьями, пропитавшимися водой. Все ее здоровое питание давно покатилось к чертям. Мое тоже. Я вдруг поняла, что давно пребываю на грани нервного срыва. Мой дом – палаточный лагерь, замусоренный отходами жизнедеятельности чужих людей, духовными и физическими; Артур постоянно отсутствует, за что его никак нельзя винить; я ему изменила, но не имею смелости ни признаться в этом, ни изменить еще раз, хотя мне этого очень хочется. И удерживает меня вовсе не сила воли, а трусость. Я глупа, неряшлива, пуста, я – мистификация и плод больного воображения. Слезы текли по моему лицу и капали на усыпанный крошками стол.

Возьми себя в руки, приказала я себе. Нужно как-то выкарабкиваться.

Марлена вернулась со сжатыми зубами и сверкающими глазами; визиты к адвокату всегда действовали на нее таким образом. Она села, закурила и сквозь зубы сказала:

– Я прижала этого хрена.

Я не поняла, кого конкретно она имеет в виду, но это было неважно.

– Марлена, – начала я, – мне пришла в голову чудная мысль. Согласись, эта квартира мала для троих.

– Ты права, – ответила она. – Здесь тесновато. Я уеду сразу же, как только найду жилье.

– Нет, – возразила я, – уедем мы с Артуром. Срок аренды все равно почти закончился. Мы уедем на лето, а ты можешь оставаться. Так ты скорее наладишь свою жизнь.

Артур был не в восторге от моей идеи и первым делом заявил, что нам это не по карману, но я сказала, что умерла моя тетя и оставила мне в наследство немного денег.

– Я думал, твоя тетя умерла давным-давно, – удивился Артур.

– То – другая тетя, Лу. А эта – Дейдра. Мы с ней никогда не ладили, но, думаю, больше ей было некому их оставить. – На самом деле я довольно выгодно продала «Любовь, мой выкуп». В моей жизни царил хаос, зато у Луизы К. дела шли отлично.

– А журнал? – возразил Артур. – Я не могу вот так взять и все бросить.

– Тебе нужен отдых, – твердо сказала я. – Делами займется Марлена. Нужно же ей как-то отвлечься.

Стержессу я сообщила, что моя мать умирает от рака и мне нужно ехать в Саскачеван за ней ухаживать.

– А как же выступления, – огорчился он, – и турне по Канаде?

– Отложим до моего возвращения, – сказала я. – Но, может быть, хотя бы интервью в Регине? – У меня мать умирает, – напомнила я, и этим ему пришлось удовлетвориться.

Сэм предложил нам поехать в Италию и дал адрес мистера Витрони, про которого узнал от своего друга. Артур хотел на Кубу, но мы не смогли вовремя получить визу.

Прилетев в Рим, мы арендовали красный «фиат» и на нем добрались до Терремото. Я указывала дорогу по карте и объяснениям друга Сэма. По пути с рычага коробки передач несколько раз соскакивала ручка – у Артура всегда были сложные отношения с машинами. Мы поселились на квартире и зажили тихо, вдали от всех, восстанавливая свою жизнь.

Думаю, я надеялась на возрождение чувств или хотя бы на то, что отношения опять станут такими, какими были до «Мадам Оракул», и в определенном смысле так и вышло. Мучительные грезы о Женщине-Горе прекратились. Артур без «Возрождения» стал мягче, задумчивее. По утрам я варила кофе и через кухонное окно передавала ему на балкон чашку. Мы сидели среди битого стекла, пили кофе и практиковались в итальянском с помощью fotoromanzi, а то и просто глядели вдаль, обозревая долину. Ходили гулять по холмам вокруг города, восхищались видами. Артур хотел провести исследование, как он это называл, системы землевладения, но его итальянский оказался недостаточно хорош, и он забыл о своем проекте. Время от времени он садился за статью для «Возрождения» о трудностях производства художественных фильмов в Канаде, но работал без былого рвения. Мы много занимались любовью и исправно осматривали руины.

Однажды мы поехали в Тиволи. Купили мороженое и пошли смотреть сады Кардинала с их знаменитыми фонтанами и статуями. Спустились по лестнице, обставленной сфинксами – из их сосков били водяные струи, – и, переходя от грота к гроту, набрели, если верить путеводителю, на Диану Эфесскую, встающую из воды. У нее было безмятежное лицо, голова крепко сидела на теле из бесчисленных виноградных гроздьев. Она была вся в грудях, от шеи до лодыжек, словно пораженная тропическим сифилисом: снизу и сверху маленькие грудки, а посредине – большие. В соски были вмонтированы водопроводные краны, правда, некоторые вышли из строя и не работали.

Я стояла, облизывая свой вафельный рожок, и холодным взглядом осматривала богиню. Раньше я непременно увидела бы в ней себя, но теперь – нет. Как выяснилось, моя способность отдавать не безгранична; я не бездонна и не так уж безропотна. И очень многого хочу для себя.

Практически сразу, как только мы вернулись из Италии, я позвонила Королевскому Дикобразу. В его голосе не чувствовалось удивления.

– Что так долго не звонила? – только и спросил он.

– Меня не было, – неопределенно ответила я. – Я звонила перед отъездом, но ты не подходил.

Мы встретились у прилавка с хот-догами в подвальном этаже «Симпсона». Королевский Дикобраз объяснил, что у него сейчас как никогда туго с деньгами, а здесь – самое дешевое место в городе: всего за доллар можно взять два хот-дога и апельсиновый напиток. В «Симпсоне» его плащ выглядел как-то неуместно, и мои сексуальные фантазии слегка увяли. Тем не менее в нем было нечто байроническое. Насколько я помнила, Байрон держал дома медведя и пил вино из черепа.

Королевский Дикобраз взял у меня жетончик на метро, и мы поехали к нему.

– Давай для начала кое-что проясним, – сказала я в грузовом лифте. – Между нами не может быть серьезных отношений. – И добавила, что Артур мне очень дорог и я не имею права причинить ему боль.

Королевский Дикобраз охотно согласился и сказал, что, с его точки зрения, чем отношения проще, тем лучше.

Вначале они действительно были простыми. Наконец-то в моей жизни появился человек, с которым можно танцевать. Его склад стал нашим бальным залом. Мы вальсировали, он – голый, в цилиндре, я – в кружевной скатерти, под музыку оркестра Мантовани. Мы купили пластинку в магазине Общества инвалидов и там же за десять долларов раздобыли проигрыватель. Когда мы не вальсировали и не занимались любовью, то бродили по лавкам старьевщиков, отыскивая всевозможные жилеты, перчатки на восьми пуговицах, черные атласные корсеты «Веселая вдова» и бальные платья пятидесятых годов. Королевский Дикобраз мечтал о трости с вкладной шпагой, но такую найти не удалось. Зато в Чайнатауне обнаружился один магазинчик с целой партией высоких ботинок на пуговицах производства 1905 года; в свое время они не разошлись из-за неходовых размеров. Я сидела на краю тротуара, а Королевский Дикобраз упорно пытался напялить мне на ногу хоть какой-нибудь из этих необыкновенных башмачков красивейших цветов: лайково-белого, перламутрово-серого. Я чувствовала себя уродливой Золушкиной сестрой. Мне подошла только одна пара – черная, на шнуровке, со стальными носами. Башмаки прачки; но и они были очаровательны. Мы их купили, а позднее в дополнение к ним приобрели еще и черные сетчатые чулки.