О ней и о его дочери мы поговорили за мусакой. А когда дело дошло до пахлавы, Пол сказал:

– Я читал в газете, что твой муж какой-то коммунист. Джоан, как ты могла выйти за него замуж? Я же тебе рассказывал, какие они.

– Он не совсем коммунист, – сказала я. – Мне трудно объяснить, но здесь все по-другому. Здесь это ничего не значит, даже уважается. Они ничего плохого не делают, только устраивают митинги и без конца говорят, как теософы.

– Слова тоже опасны, – мрачно проговорил Пол. – Подобные вещи всегда начинаются с разговоров. Они иезуиты, у них хорошо подвешен язык. Бедное дитя, вот, значит, каким образом ему удалось склонить тебя к браку. Промывкой мозгов.

– Нет, – возразила я, – все совсем не так. – Но Пола нельзя было переубедить.

– Я вижу, ты очень несчастлива, – заявил он. По сути, он был прав, и я не стала этого отрицать.

Напротив, даже наслаждалась сочувствием, омывавшим меня теплыми, ласковыми волнами. Я-то думала, Пол станет меня укорять, злиться, а он такой милый… Я выпила еще вина, а Пол заказал бренди.

– Доверься мне. – Он похлопал меня по руке. – Ты была совсем ребенок и не понимала собственных потребностей. А теперь ты взрослая женщина. Ты оставишь этого человека, разведешься с ним, и мы будем счастливы.

– Но я не могу его оставить, – сказала я. Пол плавал перед моими глазами в мутной дымке ностальгии. Выходит, он – моя потерянная любовь, мой спаситель? Глаза наполнились слезами, и нос тоже. Я промокнула лицо салфеткой, зная, что вот-вот разревусь.

Пол сжал челюсти.

– Он тебя не отпустит. Понимаю, – проговорил он. – Они все такие. Если ты признаешься ему, кого любишь, он… Но у меня есть друзья. Если нужно, я тебя выкраду.

– Нет, Пол, – я замотала головой, – нельзя. Это опасно. И потом, у нас такими вещами не занимаются.

Он похлопал меня по руке и сказал:

– Не тревожься, я знаю, что делаю. Надо выждать, а потом в нужный момент нанести удар. – Его глаза сверкнули; он бросал вызов и был полон решимости победить.

Я не могла сказать, что не хочу никаких похищений; это было бы слишком грубо и жестоко.

– Главное, – почти прошептала я, – никому не говори, что видел меня. И не звони мне… Пол, а раньше это не ты звонил и молчал в трубку?

– Может быть, один раз, – ответил он. – Я думал, что ошибся номером.

Значит, не он… Мы встали из-за стола. Пол взял меня за руку.

– А ты еще пишешь книжки Мэвис Куилп? – вдруг вспомнила я. – Наверно, теперь тебе это не нужно?

– Пишу, пишу, – отозвался Пол. – Для отдохновения. Хорошо успокаивает после тяжелого трудового дня. – Он помолчал, роясь во внутреннем кармане. – Вот, – сказал он. – Я принес тебе подарок. Ты – особенная. Я очень одинок, и это никому не интересно. Но тебе, я знаю, понравится.

Он протянул книгу. «Медсестра суровой Арктики». Автор – Мэвис Куилп. Розовощекая медсестра в теплой парке мило улыбалась из-под нимба капюшона.

– О, Пол! – воскликнула я. – Огромное тебе спасибо.

Я, как ни смешно, очень растрогалась. Все это напоминало финал мультфильма про кита; Пол смотрел так печально и доверчиво, так безнадежно и безутешно… Я порывисто обвила руками его шею и разрыдалась.

Ну вот, дождалась, думала я, хлюпая Полу в плечо – для этого мне пришлось немного нагнуться. От него пахло лосьоном для бритья «Хаи Карате», отчего я расплакалась еще сильнее. Как я выпутаюсь из этой истории? Я опять оказалась слишком уступчива.

Пол хотел посадить меня на такси. Это входило в его игру, но я сказала, что хочу прогуляться, и он сел в такси сам. Машина двинулась по Черч-стрит на север. Я посмотрела, как она уплывает в искристом автомобильном потоке, и пошла домой.

Мои глаза опухли, и я подавленно молчала. То, что Пол стремился меня спасти, было благородно, однако бессмысленно; благородство вообще бессмысленно – так мне тогда казалось. И потом, я не хотела, чтобы меня спасал именно он, только не осмелилась об этом сказать. Я бы угрюмо гладила его боксерские трусы и ела его икру на какой-нибудь пошлой явочной квартире, притворяясь счастливой и благодарной, а потом все так же угрюмо сбежала снова и жестоко оскорбила бы Пола. Возможно, в этот раз он бы захотел отомстить… Когда-то я думала, что люблю его. Вероятно, так оно и было.

«Любовь и улыбка способны творить чудеса. Не забывайте о них в повседневных делах, и увидите, к каким удивительным результатам это приведет», – зачитывала, бывало, из маленькой книжечки Коричневая Сова своим бодрым голосом. Я верила этой максиме и винила себя за то, что в моей жизни не происходит ничего удивительного; считала, что не умею как следует любить. Но теперь мне казалось, что, если заменить слово «любовь» названием мастики для мебели, смысл высказывания нисколько не изменится. Любовь – всего-навсего инструмент, улыбки – тоже. Средства достижения цели, не больше. Никакой магии, обыкновенные химикаты. Я чувствовала, что никогда никого не любила по-настоящему – ни Пола, ни Королевского Дикобраза Чака, ни даже Артура. Я полировала их своей любовью и ждала, что они воссияют и отразят мой светлый облик – отретушированный и прекрасный.

Мне тогда казалось, что люди вообще не способны любить по-настоящему, а если и способны, то это не может продолжаться долго и не приведет ни к чему хорошему. Любовь – вечная погоня за тенью, и для Пола я была именно тенью, неуловимой, как облачко, за которой он обречен бежать. Тоже мне облачко, – хмыкнула я про себя, – вот уже и ноги болят. Вовсе я ему не нужна, он жаждет приключений, мечтает похитить меня из логова, как ему представляется, чудовища-коммуниста с рогами и клыками, до зубов вооруженного убийственной риторикой и устройствами для откачки мозгов. А посреди всего этого кошмара – я, связанная терминологией по рукам и ногам. Заполучив меня, он бы не знал, что делать дальше. Он и раньше не мог со мной жить, не выносил беспорядка, а ведь с возрастом я не стала аккуратнее. Мы с тенью – совсем не одно и то же.

В почтовом ящике меня ждала очередная анонимная записка – что-то о гробах, но я на нее едва взглянула. Поднялась по лестнице, очень медленно; я натерла мозоль. Я надеялась, что Артур дома – все не так одиноко, – но его не было. Действительно, он же предупреждал, что уходит на митинг. Квартира казалась пустынной, безжизненной; такой она будет без него, подумала я. И мне надо бы к этому привыкать. Со дня на день Королевский Дикобраз устанет от нынешней игры и придумает новую, пострашнее.

Я решила принять ванну. Налила теплой воды, добавила немного «Витабата» и легла, прихватив с собой Мэвис Куилп. Ванная всегда была моим убежищем: единственная комната в доме, во всех домах, где можно запереться. Я бултыхалась в ванне, как распаренный морж, а моя мать деликатно кашляла за дверью. Она не могла поддаться нормальному человеческому желанию и раскричаться, потому что всегда старательно душила в себе все человеческое.

– Джоан, что ты там делаешь?

Долгая пауза.

– Принимаю ванну.

– Ты там уже целый час. Ванная может понадобиться, надо быть внимательнее к другим.

Я укуталась пенным одеялом и стала читать «Медсестру суровой Арктики». И зачем только Шарон бросила хорошую работу в английской больнице и уехала на Север, где нет никаких удобств и нельзя уронить скальпель без того, чтобы не стать объектом насмешек красавца-врача? Собачья упряжка несла Шарон по ледяному полю, а за ней сломя голову бежал ворчливый доктор. Остановись, глупенькая! Но я не могу, не умею. Я была хорошо знакома со стилем Пола и точно знала, чего ждать дальше. Доктор, увидев Шарон, закутанную в меха и барахтающуюся вверх ногами, внезапно осознает, как сильно ее любит, и начнет завоевывать ответную любовь. Потом с ним – или с ней, одно из двух – произойдет несчастный случай. Чистый снег, чистый лед, чистый поцелуй.

Я страстно тосковала по этому незатейливому миру, где счастье было возможно, а раны – условны. За что меня изгнали из ослепительно белого рая, где любовь окончательна, как смерть? За что осудили жить в другом месте, где все так непостоянно и запутано?