Солдаты или полицейские тоже участвуют в заговоре, и они ему помогут – кто им помешает? Я сама сказала, что никто не знает, где я; открыто напросилась на неприятности. Артуру они скажут, мол, уехала, а куда, черт ее знает. Я же тем временем буду связана и абсолютно беспомощна, меня заставят послать за выкупом, а когда деньги не придут, что они со мной сделают? Убьют и закопают в каменистую землю под оливами? Или запрут в клетку и станут откармливать, по обычаю примитивных африканских племен, но только макаронами, блюдо за блюдом? А потом обрядят в черное атласное белье, вроде того, что рекламируется на задних обложках fotoromanzi, и будут за деньги показывать мужчинам города, и тогда я превращусь в одну из феллиниевских шлюх, гигантских, бесформенных…

Все очень серьезно, – сказала я себе. Соберись. Ты впадаешь в истерику. Ты же не хочешь провести остаток жизни в клетке, жирной шлюхой, пленницей, Матерью-Землей, чтобы на тебя продавали билеты? Тогда необходимо выработать план. Но у меня в запасе было еще два дня, и я отправилась спать. В кромешной темноте мне все равно не убежать, я только потеряюсь, и ничего больше. Или попадусь: ведь за мной, без сомнения, следят.

Среди ночи я проснулась. Под окном, на террасе, раздавались шаги. Потом до меня донесся слабый скрежет: кто-то лез по решетке. Заперто ли окно? Вылезать из кровати и проверять совсем не хотелось. Прижавшись к стене, я смотрела в окно. Показалась голова, затем плечи… в свете луны я увидела, кто это, и сразу успокоилась.

Это всего лишь моя мать, в темно-синем костюме с подчеркнутой талией и подложенными плечами, в белой шляпке и перчатках. На лице – макияж, пухлые губы, нарисованные поверх проступающих естественных очертаний. Она беззвучно плакала, как ребенок, прижимая лицо к стеклу; по щекам черными ручейками сбегала тушь.

– Чего тебе? – спросила я, но она не ответила, а лишь протянула ко мне руки: хотела, чтобы я пошла с нею, чтобы мы снова были вместе.

Я сделала несколько шагов к двери. Мать, глядя на меня, заулыбалась всем своим испачканным лицом; неужели поняла, что я люблю ее? Да, я ее любила, но между нами была стена из стекла, стена, сквозь которую мне придется пройти. Мне очень хотелось ее утешить. Вместе мы спустимся по коридору в темноту; я сделаю все, чего она хочет.

Дверь была заперта. Я трясла ее и трясла, пока она не открылась.

Стоя на террасе в рваной ночной рубашке, я дрожала на ветру. Повсюду тьма, луны не видно. Я совсем проснулась; зубы стучали мелкой дрожью, не только от холода, но и от страха. Я вернулась в дом и легла в постель.

На сей раз она подобралась совсем близко, она почти добилась своего. Она никогда меня не отпускала, потому что я не отпускала ее. Это она стояла позади меня в зеркале и ждала за каждым поворотом, это ее голос нашептывал слова… Она была женщиной в барке смерти, трагической дамой с развевающимися волосами и несчастными глазами и женщиной в башне. Ей был невыносим вид из окна, жизнь стала для нее проклятием. Как я могла от нее отказаться? Она тоже хотела свободы; ей пришлось слишком долго быть моим отражением. Что, какое волшебство, какое заклинание освободит ее?

Если Другой Стороне необходимо меня преследовать, почему не послать тетю Лу? Я ей доверяла, мы бы прекрасно беседовали, она бы советовала, что мне делать, как поступить. Но только я не могла представить себе тетю Лу за таким занятием. «Ты справишься, ты все можешь», – говорила бы она, не слушая никаких протестов. Вопреки очевидному тетя Лу отказывалась считать мою жизнь несчастьем.

А мать… почему я должна видеть эти кошмары, идти во сне ей навстречу? Моя мать была – омут, черный вакуум, я никогда не могла доставить ей радость. Да и никому другому тоже. Наверное, хватит и пытаться.

Утром я выпила несколько чашек чая, чтобы взбодриться и успокоиться. Главное – быть как можно спокойнее. Вести себя так, словно все в порядке, все как всегда; никуда не спешить. Схожу, как обычно, за покупками и на почту – пусть думают, что я им доверяю. Можно даже найти мистера Витрони и поговорить про дом, якобы я на все согласна. Дождусь полудня, когда на улицах появятся люди, и тогда спокойно, с одной сумкой, без чемодана, спущусь с холма и поймаю машину до Рима. Много унести не удастся, но моя сумка довольно вместительная.

Я перерыла ящики комода, решая, что можно оставить. Отобрала три пары трусов. Ночные рубашки? Не обязательно, зато черная записная книжка Фрезера Бьюкенена – непременно. Без пишущей машинки обойдусь, а вот «Гонимых любовью» возьму с собой.

Я взяла в руки рукопись, собираясь свернуть в трубочку, чтобы она заняла меньше места. Затем села, начала перебирать страницы и вдруг увидела, в чем моя ошибка и что нужно переделать. Шарлотта должна войти в лабиринт, иного выхода нет. С самого первого дня в Редмонд-Гранже ей хотелось туда попасть, и ни страшные рассказы слуг, ни презрительные намеки Фелиции не могли ее остановить. Однако бедняжка терзалась сомнениями. Что ждет ее в лабиринте – неминуемая гибель или разгадка тайны, которую необходимо найти, чтобы жить дальше? И, что еще важнее: она выйдет замуж за Редмонда, только избегая лабиринта или, напротив, решившись туда войти? Не исключено, что завоевать его любовь можно лишь одним способом: рискнув своей жизнью и предоставив ему возможность себя спасти. Он сумеет разжать руки, сомкнувшиеся на горле Шарлотты (чьи?), и назовет ее своей глупенькой, хоть и храброй, малышкой. И она станет миссис Редмонд, четвертой по счету.

Не ходи в лабиринт, Шарлотта, предостерегла я, учти, это ты делаешь на свой страх и риск. Я всегда берегла тебя, но больше на меня не рассчитывай. Она, как обычно, не обратила на меня ни малейшего внимания; встала, отложила вышивку и приготовилась уходить. Не говори, что тебя не предупреждали, крикнула я вслед. Но уже ничто не могло меня остановить, надо узнать все до конца. Я закрыла глаза…

Когда Шарлотта вошла в лабиринт, был полдень. Она позаботилась о мерах предосторожности: привязала у входа шерстяную нитку от клубка, взятого у миссис Райерсон якобы затем, чтобы починить шаль. Шарлотта не хотела потеряться.

Стены лабиринта представляли собой колючий вечнозеленый кустарник, чрезмерно разросшийся. Видно, что здесь давным-давно никто не ходит, думала Шарлотта, продираясь сквозь заросли. Ветви сопротивлялись, хватали ее за платье, словно желая удержать от необдуманного поступка. Шарлотта, разматывая клубок, повернула налево, затем направо.

Снаружи небо затягивалось облаками, дул холодный февральский ветер; но внутри, под прикрытием густой живой изгороди, было вполне тепло. Потом начало проясняться, вышло солнце; неподалеку запела птица. Шарлотта потеряла счет времени; казалось, она много часов идет по гравиевой дорожке меж колючих зеленых стен. Ей кажется или кусты действительно обрели более ухоженный, аккуратный вид?.. Появились цветы. Но для цветов еще рано. У Шарлотты появилось смутное ощущение, что за ней кто-то наблюдает. Она вспомнила сказки миссис Райерсон о маленьком народце… и тут же посмеялась над собой: как можно было хоть на мгновение поверить предрассудкам? Это всего-навсего лабиринт, обыкновенный лабиринт. И конечно, две предыдущие миссис Редмонд обязаны своей несчастной судьбой чему-то другому.

Кажется, она приближается к центру… И действительно, в очередной раз повернув за угол, Шарлотта вышла на открытую прямоугольную площадку, засыпанную гравием и обрамленную цветочным бордюром. Нарциссы уже распустились. Площадка, увы, была пуста. Шарлотта принялась осматриваться, глядя во все глаза в надежде увидеть нечто, объясняющее дурную репутацию этого места, но ничего не обнаружила. Тогда она повернула и пошла назад той же дорогой, какой пришла. Ей вдруг стало страшно, захотелось поскорее выбраться отсюда, пока не поздно. Она уже ничего не хотела знать – зачем только ее сюда занесло! Шарлотта побежала, но, поскольку на бегу она пыталась сматывать клубок, ее ноги безнадежно запутались. Бедняжка упала, и в тот же миг чьи-то железные пальцы схватили ее за горло… Она пробовала кричать, сопротивляться, ее глаза выкатились из орбит, она дико озиралась по сторонам: где же Редмонд?..