И Никсон, и Киссинджер в своих мемуарах потом писали об этой поездке, как о чем-то для них неожиданном. Действительно, так оно и было. Киссинджер вспоминает, что он буквально в последний момент вскочил в какую-то из советских машин, а другие сотрудники американской делегации, обязанные участвовать в загородных мероприятиях, вынуждены были приехать позже. У меня никаких проблем не возникло, поскольку я ни на минуту не отходил от Брежнева и уехал вместе с ним и Никсоном.

Эта встреча происходила в Новом Огареве, на правительственной даче. В то время там никто не жил, но, как и другие подобные точки, она находилась в постоянной «боевой» готовности — в любой момент обслуживающий персонал мог принять гостей.

Мы быстро домчались до места. Сразу же за нами прибыли Косыгин и Подгорный, а затем и другие участники встречи. Брежнев предложил прогуляться, и мы медленно пошли в сторону Москвы-реки. К Никсону пристроились Косыгин с Подгорным, им переводил мой коллега Андрей Вавилов. Брежнев же несколько поотстал, я шел рядом. Вдруг он обратился ко мне:

— Витя, ты много раз участвовал в таких встречах. Как, по-твоему, прошла моя первая беседа с Никсоном? Я думаю, он оценил мое откровение?..

Я едва сдержал улыбку: получилось прямо-таки по-библейски — откровение Леонида! Разумеется, он имел в виду откровенность. Ответил предельно серьезно и значительно:

— Я уверен, что ваша беседа прошла очень хорошо и явилась достойным началом визита американского президента в нашу страну.

Брежнев просиял так, будто ему орден вручили.

И тут он вдруг вспомнил о «представителе старой гвардии большевиков», о котором рассказывал Никсону, том самом, что дал совет устанавливать доверительные личные отношения с людьми:

— Знаешь, Витя, я не хотел Никсону говорить, но это был Вячеслав Михайлович Молотов…

Спускаемся к реке. Бросив взгляд на идущих впереди Никсона, Подгорного и Косыгина, Леонид Ильич продолжил:

— Знаешь, Витя, ну и коллеги у меня! Пригласили человека в гости, так хоть улыбайтесь, проявляйте гостеприимство, как всегда бывало на Руси. Так нет же, идут с каменными лицами. Ну да ладно, пойдем к ним.

Брежнев ускорил шаг. Поравнявшись с президентом, предложил ему совершить прогулку на катере.

Как всегда, в хозяйстве «девятки» все было готово: у причала я увидел несколько катеров, среди которых один выделялся ослепительной белизной, да и размерами он был побольше остальных. Брежнев жестом пригласил гостя к этому катеру. Я заметил, что Подгорный стал отставать. Мы вышли из тени деревьев и ощутили на себе теплые лучи заходящего майского солнца. Подгорный надел на голову темно-серую соломенную шляпу, и я, обгоняя его в этот момент, услышал, как он тихо, почти шепотом, пробормотал:

— Ну и пусть едут, а я не поеду…

Остановился и побрел обратно, в сторону дачи. Было видно, что все эти развлечения ему порядком надоели.

Брежнев и Никсон забрались в белый катер, я присоединился к ним, и мы помчались по реке. За нами, на других катерах, отправились Киссинджер, Косыгин, мой коллега Вавилов и остальные.

Прогулка длилась минут сорок.

Потом Брежнев показывал Никсону дачу, очень похожую на все правительственные дачи в Подмосковье: одинаковая казенная мебель, ковры, бильярд, кинозал, спальни, кабинет, столовая на втором этаже… Все это я много раз видел.

Перед ужином Никсону предложили провести еще один тур переговоров. Расположились за столом в большом кабинете. Брежнев объявил, что темой беседы будет Вьетнам. Он и начал этот разговор, как обычно, заглядывая в лежащую перед ним памятку, на сей раз с информацией о развитии событий во Вьетнаме, об эскалации американской агрессии, «особенно в последнее время». За ним держал речь Косыгин и тоже высказался крайне жестко. Когда, казалось, все уже было сказано, все «происки американских империалистов» разоблачены и осуждены, слово взял Подгорный. Он не добавил ничего нового, его выступление более всего походило на зубодробительную передовицу «Правды».

Никаких конструктивных предложений о путях прекращения войны в этих выступлениях не было, но тональность их была предельно резкой, и прозвучала даже скрытая угроза: дальнейшим усилением своей агрессии американцы вынудят Северный Вьетнам призвать на помощь китайские войска. Никсон слушал, стиснув зубы, затем спокойно, но жестко отверг то, что расценил как необоснованные обвинения, а также сказал о тех конкретных усилиях, которые предпринимают США, и в частности Генри Киссинджер, в стремлении наладить конструктивные переговоры с Северным Вьетнамом. Он подчеркнул свое твердое намерение положить конец кровопролитию во Вьетнаме. Отсутствие прогресса в этом деле объяснял неуступчивостью вьетнамцев и призвал оказать воздействие на наших друзей и союзников.

Этот тяжелый разговор, едва не закончившийся ссорой, завершился без принятия каких-либо конкретных совместных решений по столь сложному вопросу.

Я почему-то почувствовал, что Брежневу все это порядком надоело, и, чтобы как-то завершить трехчасовой разговор, он сказал:

— Ну что же, время позднее, пора и на ужин.

А время действительно было позднее: часы показывали 11 вечера.

Всю напряженность и усталость как рукой сняло после слов Брежнева. Присутствующие заулыбались и дружно направились в столовую. Сели за стол, зазвучали тосты, шутки, смех, хорошо пошла русская закуска. Помню, Брежнев, повернувшись ко мне, сказал:

— Витя, выпей-ка рюмку побольше, и перевод лучше пойдет…

На этой веселой ноте и закончился тот вечер на правительственной даче. Кстати, катер на подводных крыльях, на котором катали Никсона с Брежневым, подарили американскому президенту после завершения визита.

Последующие дни также были насыщены переговорами, но их конфронтационный накал намного снизился. Особенно это стало ощутимо к вечеру пятницы, когда были подписаны Временное соглашение о некоторых мерах в области ограничения стратегических наступательных вооружений и бессрочный Договор об ограничении систем противоракетной обороны.

В субботу Никсон с женой отправились с однодневным визитом в Ленинград. Программа пребывания там была крайне напряженной. Посетили Пискаревское кладбище, где с большим волнением президент слушал рассказ гида о тяжелой участи ленинградцев во время блокады. Побывали в мемориальном музее. А далее последовали «галоп» по Эрмитажу и торжественный обед, данный ленинградским руководством.

Еще в самолете Никсон попросил меня написать для него английскими буквами какую-нибудь русскую фразу, которую он мог бы произнести на банкете в конце своей речи. После недолгих раздумий я предложил ему воздать должное подвигу ленинградцев во время войны и сказать: «Слава героям Ленинграда!» Эту фразу он потом и произнес с английским акцентом, но все-таки по-русски. Всем присутствующим на банкете его слова пришлись по душе.

В течение дня мы исколесили весь город. Побывали даже в восстановленном Павловском дворце. Но вот какая нелепость — по маршруту нашего следования нигде не было никаких прохожих. Когда кортеж автомашин на довольно большой скорости мчался по городу, видно было, что все примыкающие к нашей трассе улицы перекрыты грузовиками. Это заметил не только я…

Однако заместитель начальника 9-го управления КГБ вовсе не испытывал неловкости по этому поводу, он с восхищением приговаривал: «Весь город арестовали!» Пустынные улицы он считал верхом порядка, чуть ли ни наградой за свое служебное рвение.

В воскресенье Никсон был уже в Москве. Предупредив заранее о своем намерении, он отправился в баптистскую церковь. Я с ним не поехал: мне сказали, что там будут прихожане, знающие английский. В мемуарах Никсон пишет, что он был немало удивлен, увидев на службе молодых мужчин, однако потом выяснилось: многие из прихожан побоялись в тот день прийти в церковь, которую и так-то не жаловала власть. Но, как говорится, свято место пусто не бывает, в храм пришли «прихожане в штатском»… Наверное, так оно и было.