С понедельника Кармен приступила к работе в отеле. Мне было позволено ввести ее в курс дел, и я чувствовала себя ее начальницей. Кармен очень мало разговаривала, что-то скребла, мыла и вытирала и никогда не выключала свой плейер. Днем она не ела ничего, кроме мороженого, которое в больших количествах хранила в холодильнике. Руфус называл ее «мисс Плейер».

Госпожа Шнаппензип ворчала и называла ее «вечно жующей, раскормленной, необразованной музыкальной наркоманкой». На что Руфус возразил, что уборщице образование ни к чему. И с Кармен работать ему, а не ей. На том и порешили.

На предпасхальной неделе Бенедикт так и не приступил к проекту, хотя отнюдь не был завален основной работой. Он сказал, что спешки никакой нет. Пока чертежи лежат у них в офисе, мы застрахованы от контрпредложений конкурирующих фирм. И чем дольше это будет тянуться, тем меньше у госпожи Шнаппензип останется охоты искать других партнеров. Нечего Тане так давить: ее банк, как и все другие, хочет выдавать кредиты, чтобы заработать себе проценты, вот и все. А такой мелкий чиновник, как Руфус, вообще не имеет права ничего требовать.

На самом деле давила и торопила только я! Руфус предложил подождать, а Таня сказала:

— Время терпит. Что касается налогов, то не имеет никакого значения, будет предоставлен кредит сейчас или в конце года.

Госпожа Шнаппензип не говорила ничего. Только я боялась, что дело затянется до бесконечности. Но Бенедикт железно пообещал мне сделать на Пасху все чертежи и каждый день работать над ними по десять часов, так что я успокоилась. В конце концов, дядя Георг ведь сказал, что проект должен быть готов к Пасхе.

Больше всего Бенедикта отвлекала от работы предстоящая встреча с отцом. Она занимала все его мысли. Бенедикт заявил, что обижен на старика. Потом сказал, что вообще не видит смысла ехать к нему, однако легко дал себя переубедить. Он мучился от того, что не знал, в каком качестве предстать перед отцом: преуспевающим денди, достигшим всего без отца? Кем он стал бы сегодня, если бы отец все это время поддерживал его? Бенедикт вдруг задумался о наследственности. Чем больше он об этом думал, тем больше общих с отцом черт обнаруживал у себя. Правда, он не желал обсуждать возможное сходство, а горько отшучивался, что, вероятно, о наследственных чертах задумывается постольку, поскольку больше наследовать от отца нечего.

Естественно, я не могла посвятить Руфуса в эти проблемы, а уж Таню — тем более. Когда я рассказала Бенедикту, что Детлеф опять звонит Тане, Бенедикт твердо приказал не распространяться о нем и о его работе. А то через Руфуса — Таню — Детлефа это дойдет до ушей Анжелы, а там и до шефа. Понятно, что Бенедикт не хотел, чтобы его сбежавший папаша стал предметом обсуждения среди коллег.

Поэтому я ни словом не обмолвилась об этом Тане. Накануне моей поездки к родителям она зашла к нам в отель. Таня заходила к своему ювелиру и была в хорошем настроении. В ее старинном кольце с опалом он заменил недостающий камушек на точно такой же. Еще Таня принесла ему нитку жемчуга, которую надо было нанизывать заново, и собиралась купить серьги, мастерски сделанные самим ювелиром.

— У вас есть совместные планы на Пасху? — поинтересовалась я.

— У кого?

— У тебя и Руфуса.

— Ах вот оно что. Да, может быть.

Утром в Страстную пятницу Бенедикт привез меня к поезду и сразу же уехал на работу. Вечером в понедельник он встретит меня на вокзале, а до тех пор будет вкалывать по десять часов в день и сделает проект к моему возвращению.

— Я позвоню тебе, — сказал Бенедикт, — но сам к телефону в офисе подходить не буду. — Бенедикт опасался, что может позвонить какой-нибудь застройщик-брюзга или — еще хуже — мой дядя, который поехал с семейством кататься на лыжах. Бенедикт ворчал: надо же, на Пасху мой дядюшка катается на лыжах в Италии, а зимой купается в Карибском море! А пока дядя катается на лыжах, он, Бенедикт, должен вкалывать.

— Я делаю это только ради тебя, — сказал он на прощание.

Отец встретил меня на вокзале. Он еще раз с пристрастием расспросил, в чем заключаются мои обязанности экономки. Я в основном рассказывала о предстоящей реконструкции, вручила ему кучу визиток отеля, чтобы он повсюду рекламировал нас — отель «Гармония» скоро станет первоклассным.

Отец остался доволен моим рассказом. Он тоже ругал дядю Георга, наобещавшего нам обоим с три короба. Однако большой проект, призванный принципиально изменить все в ближайшие же дни, успокоил его.

Самым приятным был момент, когда я вернула отцу деньги, которые он перевел мне за апрель. Остальные он скоро тоже получит. Ради одного этого стоило работать уборщицей.

У Аннабель за всю Пасху не нашлось времени побыть с родителями. У нее гостила подруга, такая же мать-одиночка, «товарищ по радости», как злорадно отметил отец. Они познакомились в группе мамаш «Помоги себе сама». У подруги был сын в возрасте Сольвейг. Аннабель заявила, что для Сольвейг очень важно играть с мальчиком, ей нужно набираться опыта в общении с мужчинами.

Еще Аннабель сказала, что я непременно должна прийти к ней в воскресенье после обеда и увидеть, какой потрясающей женщиной стала Сольвейг. Отец добавил, что Аннабель теперь именует Сольвейг не иначе как «потрясающей женщиной». Мать с серьезной миной, будто отвечала урок на курсах повышения квалификации бабушек, изрекла: это важно, потому что тем самым ребенку показывают, что его уважают как равноправного партнера.

— На прошлой неделе у потрясающей женщины были опять потрясающие приступы бешенства из-за пасхальных яиц, — съязвил отец.

Но даже отец считал, что эта группа для зависимых от детей мамаш — очень хорошая идея. Правда, Аннабель не делает там успехов (что моя мать тут же оспорила), но некоторые женщины действительно настолько отвыкли от детей, что смогли устроиться на работу на неполный рабочий день. А теперь платят другим женщинам из группы, чтобы те присмотрели за их детьми. Так что не исключено, что Аннабель однажды получит благодаря группе хорошо оплачиваемую работу. Для этого она, правда, должна будет сдать экзамен.

Так или иначе, в родительском доме не ощущалось особой грусти по поводу отсутствия Аннабель и «потрясающей женщины». Утром в понедельник отец заметил, что колокольный звон по сравнению со звуками, которые издает Сольвейг, — легкий, деликатный шум.

Бенедикт позвонил из своего офиса: он прилежно трудится и за два дня продвинулся гораздо больше, чем рассчитывал.

Для моего визита к Сольвейг и Аннабель мать купила очаровательного плюшевого зайца, который выглядел как настоящий. Это был мой пасхальный подарок. А еще мне полагалось сказать Аннабель, что заяц абсолютно соответствует возрасту Сольвейг. Все остальные пасхальные подарки — яйца, шоколадные зайцы и прочее — ей были выданы заранее после нескольких вымогательских приступов бешенства.

В два я была у Аннабель. Еще на лестничной клетке Сольвейг вырвала у меня сверток с зайцем. Разумеется, ее незаурядные интеллектуальные способности подсказали ей, что все завернутое в подарочную бумагу предназначается ей. Симпатичного зайца она равнодушно приняла к сведению и тут же бросила на пол. Ее новый дружок, лысоватый мальчик с толстыми щеками, презрительно пнул зайца ногой и сказал:

— Мне подарили тигра. Тигр лучше.

Аннабель тут же пустилась в пространные объяснения, что тигры не лучше зайцев, а просто другие. Правда, тигр имеет более ценную шкуру, чем заяц, но для тигров в этом нет ничего хорошего: из их красивой шкуры злые женщины шьют себе шубы — она почему-то демонстративно посмотрела на меня! Может, тигры и бегают быстрее, чем зайцы, зато зайцы могут потрясающе петлять, запутывать следы. И у зайцев больше детей.

Мальчик швырнул своего тигра на зайца и заорал:

— Фас проклятого зайца! Действуй, тигр! Вырви ему лапы и выплюнь их на ковер!