Из всех рек, которые встречались нам, Припять — самая многоводная. Л ведь Днепр — одна из крупнейших рек Европы. Я уверен, днепровский рубеж наши войска будут удерживать до последней возможности!

— И я так думаю, — ответил Васильев, — но, знаете, линия дотов тоже была рубежом, и притом прочным... сталь л бетон.

Пожалуй, Васильев прав. Но нельзя забывать, что устойчивость обороны, независимо от того, опирается она на реки или на инженерные сооружения, в конечном итоге определяется состоянием войск. Сегодня наши войска сильнее, чем месяц назад, потому что начали приобретать то, чего недоставало им прежде, — боевой опыт. Хотя, конечно, численный состав их уменьшился... Но ведь помимо тех, кто сражается, есть еще кое-что в тылах... есть резервы.

— Где они... резервы... только разговор.

Да... Мы резервов не видели, потому что они направлялись в горячие места. В те дни их было немало. Район полесских болот лежал в стороне от главных событий, это было второстепенное направление. Здесь бои носили менее интенсивный характер.

Но наши настроения питались не только мыслью о делах текущих. Тот, кто перенес первые месяцы войны, не верил словам и признавал только то, что видел собственными глазами. А это была далеко не радужная картина. Потери в подразделениях росли, в то же время объем задач не уменьшался, а, напротив, возрастал. Люди напрягали силы, уповая на лучшее будущее. Положение характеризовалось не только неизбежной общностью судеб. Возможно, бремя, которое несли войска на Припяти, было в тот день легче, но платили они той же монетой, что и их товарищи под стенами Смоленска и Киева. Они были готовы сражаться и не питали никаких иллюзий относительно будущего.

Я понимал Васильева. Наши суждения во многом совпадали.

Но почему-то неприятно слышать слова уныния, хотя в глубине души я испытывал то же. Чем это объяснить? Но только не соображениями дисциплины. Скорее всего желанием уйти от собственных сомнений, всплывавших в такие вот часы. Как бы там ни было, но, кажется, в этом заключалась одна из причин недоразумений вроде того, что произошло вечером при моем возвращении из 5-й батареи.

Я оглядел Васильева. Меня поразили происшедшие с ним перемены. Щеки ввалились, морщины. Васильев осунулся, на измученном лице застыло выражение тревоги. Только голубые глаза глядели холодно и твердо, смягчая первое противоречивое впечатление. Что случилось с Васильевым? Уж не болен ли?

— Нет, здоров... пыль припудрила немного, — Васильев перехватил мой взгляд. — И все же на фронте лучше, чем в тылу... я не переношу сводки, когда упоминаются знакомые названия городов, сданных врагу...

Впереди возвышался бугор. Дорога петляла среди сосен. На прогалинках — заросли ежевики. Люди дергают ее с корнями и возвращаются на лафеты. Длинные, покрытые шипами стебли царапают кожу, цепляются на одежду. Ягоды, едва начинающие созревать, жесткие и кислые.

Варавин остановил колонну. Привал. Морщась от ежевики, он рассеянно слушал вопросы относительно Чернигова и днепровского моста.

— Нет... спасибо, не могу больше, — он вернул разведчику котелок с ежевикой. — Я не знаю обстановки на Днепре... двигаемся мы в северо-восточном направлении... не исключено, что придем в Чернигов... об этом поговорим, когда будет объявлена задача. А пока у вас есть маршруты... придерживайтесь их... Все!.. По местам!

Путь дальше пересекла речка Брагинка. Ширина небольшая, перед мостом — болото. Застрявшие машины перекрыли дорогу. На объезде мой тягач завалился в яму, наполненную стоячей водой. На поверхности осталась только кабина. Подступиться и завести буксирный трос не было никакой возможности.

Прошло четверть часа. Позади скопление машин увеличивалось. Грязь до колена. Подходили командиры, ругались. И тут: «Воздух!» Но «юнкерсы» прошли, не меняя курса. Наконец, тягач выбрался из ямы.

К вечеру колонна вышла из леса. Слева, среди желтеющих полей, лежит село Гдень. Дорога круто повернула в сторону.

Хаты скрылись из глаз. Снова над головой качались вершины сосен.

И вдруг пасека! Как в Олевских лесах. Сотни ульев, большей частью опустошенные, пестрыми рядами стояли в тени сосновых крон. Кажется, ни один не уцелел.

Орудийные номера указывали в сторону пасеки. Орлов постучал в кабину и, заручившись согласием, взмахнул свернутыми флажками. Сигнал достиг замыкающего орудия. Обгоняя друг друга, люди бросились к ульям.

Щедрый дар лесов! Прошло несколько минут, и стало ясно, что самовольные угощения даже для голодных орудийных номеров не проходят безнаказанно. Растревоженные пчелы целыми роями кружат в воздухе. Многие уже стали жертвой их мести, но веселое возбуждение, захватившее всех, держалось еще долго.

Время близилось к вечеру. Поток колесных машин заметно уменьшился. Впереди на быстроходных тягачах СТЗ-НАТИ-5 шли 152-миллиметровые гаубицы. Расстояние увеличивалось, и, когда огневые взводы приблизились к лесу, дорога оказалась свободной. Потянуло гарью. Сквозь деревья просвечивалось пламя. По опушке и дальше, у перекрестка, горят машины, подожженные «юнкерсами». Не меньше полусотни.

Надвигались сумерки. Рассыпанные в вышине звезды делались ярче и, переливаясь, мерцали на ночном небосклоне. Лобовое стекло, принимавшее все больше пыли, поглощает свет. Я удалял пыль, пока не надоело, потом стал глядеть через открытый дверной проем кабины. Потянулись бессонные часы темноты. Пыль, остановки, объезды, сонные люди, водитель.

На обочине мелькал сигнал фонаря. Из темноты выступил Варавин.

— Впереди Днепр... мост в пяти километрах. Съезжайте, сократите дистанции... занять открытые ОП, — он указал в темноту. — Задача... прикрыть дорогу на выходе из леса... направление стрельбы... зарево, готовность... четыре ноль. От огневых взводов выставить дозоры. Район патрулирования укажет Смольков. Оборудование позиций не начинать. К семи ноль подготовиться к движению.

Ушло бы немало времени, если бы не осветительные бомбы, сброшенные гудевшим в небе «юнкерсом». Отпала надобность в фонаре связного. Светильники, повисшие на парашютах, залили бледным мерцающим светом все вокруг — дорогу, лес, черневший позади, колонну и луг, где находились позиции.

За обочиной стояла на позиции батарея 85-миллиметровых зенитных орудий. Удалось разглядеть и луговые заросли. В район ОП вел только один путь — по следу повозок, среди зарослей ивняка. Вокруг, по-видимому, мокрый луг.

Свет бомб погас. Огневые взводы пришли в движение. Головное орудие застряло. После долгих трудов его удалось вытащить, но оба буксировавших его тягача зарылись глубоко в болото. Выкарабкаться оттуда удалось только к рассвету.

До выступления оставалось еще около трех часов. Орудия были готовы к открытию огня. После осмотра я вернулся к буссоли. Васильев уснул на ящиках. Пришла моя очередь отдохнуть. Васильев поднялся, я занял его место.

Сквозь сон чувствовалась сырость, ломившая тело. В глаза бил яркий свет. Из-за горизонта выкатывался солнечный шар, рассеивая яркие лучи. Переливами сверкали капли росы в луговой траве. Невдалеке серебрилась заводь, окантованная буйной зеленью.

Ящики, на которых я спал, порядком осели под своей тяжестью. Болотная вода поднялась вровень с крышками и подмочила бы одежду, если бы Васильев не разбудил меня.

— ...Боеприпасы погружены, колонну выстроил. Командир батареи ждет на дамбе. Мост, говорят, вполне надежный.

В кабине было необычайно светло и чисто. Водитель сделал уборку. Тягач рулит на дорогу. Усаживаясь на сиденье, я чувствовал себя вполне отдохнувшим. Исчезли ломившая тело тяжесть и нудная тошнота, которую вызывает у меня постоянное недосыпание.

За дамбой начинался длинный мост. Ни в лесу, ни в прибрежных зарослях, ни на дороге не было той толчеи, которая обычно возникала в подобных местах. На лугу, подняв стволы в небо, ожидали команд зенитные орудия.

Справа, у красной сторожевой будки, собралась группа командиров. Здесь находились старший лейтенант Рева, командир нашей батареи и другие.