В полевой сумке офицера, помимо записной книжки, писем и фотографий, несколько документов, лист бумаги — список фамилий. В углу стояли цифры: 18.09.41. Я присмотрелся. Перечень должностных лиц одного из подразделений 10-го мотопехотного полка 3-й танковой дивизии.

Не знаю, почему в моей голове отложились сведения из разведывательного бюллетеня, который приносили нам месяц назад. Я запомнил, что 3-я танковая дивизия входила в состав 24-го танкового корпуса 2-й танковой группы, она действовала под Смоленском.

3-я танковая дивизия пришла с севера. Если у Сенчи находятся подразделения 10-го мотопехотного полка, то танковые полки где-то рядом. На восточном берегу. Значит, мы не ошиблись в выборе направления.

Андреев принес еще несколько бумаг офицера, погибшего в «опеле». В списке значилась и его фамилия. По-видимому, владелец мотоцикла спешил перехватить «опель» со своим сослуживцем.

С момента появления «опеля» прошло 11 минут. Рядом с машиной лежит опрокинутый на бок мотоцикл.

Мы ждали конца поисков. Зотин, вдруг присмиревший, заговорил:

— Вот что... мне не нравится это. Как куропаток... из-за угла подстрелили... даже мутит... — он отвернулся.

И вот удивительно! Я не могу сказать, что радовался, но и не сожалел. А теперь, глядя на трупы, чувствовал сомнения... отчего-то нехорошо... да, и впрямь... как куропаток.

Нет, не совсем так... И не из-за угла... Мы находились в засаде. Распространенный прием. Применялся в войнах испокон веков. И потом... Военнослужащие обязаны стрелять при появлении противника. Конечно, обозревать последствия не всегда приятно... ничего не поделаешь, у нас никакого выхода не было... Мертвые тела, кровь... Зотину еще не приходилось сталкиваться с подобными вещами? Нам предстоит далекий и опасный путь. Лучше сразу договориться и покончить со всяким разномыслием.

Зотин слушал нехотя, машинально сжимая рукоять висевшего на шее автомата.

— Держите оружие! — отстранив ствол, крикнул Кузнецов. — Полагается ствол вверх, это вам не ложка!

К черту разговоры и парабеллум. Медлить больше нельзя. Всякую минуту подойдет мотоцикл, машина или танки 10-го мотопехотного полка. Тогда придется худо!

Выступаем сейчас же! Но тут всплыла еще куча вопросов. Продовольствие, которое должен нести Андреев, оказалось для одних плеч слишком тяжелым. Пришлось распределять по вещмешкам. Громоздок, неудобен вьюк Кузнецова. Этот хлам, по-моему, следовало выбросить. Но Кузнецов возражал. Уладилось, наконец, и это.

Мы шли беглым шагом, поднимаясь по склону. Расстояние от «опеля» увеличивалось.

— Что же, по-вашему, платочком махать?.. Нет у нас сигнальных флажков, — говорил Кузнецов Зотину. — На фронте так не делают... Вы, тыловики, должны привыкать... а то сказал... «как куропаток». Охотник, что ли?

— Причем здесь флажки? — Зотин раздражен. — Дело в телах человеческих... Когда начали стрелять по машине, защищался только офицер... Те растерялись, а мой... о, черт побери... заслонил лицо руками... жалкие перетрусившие люди... несколько выстрелов... и восемь трупов. Удручает простота... Вы не чувствуете... Это непостижимо...

— Оставим этот разговор до лучших времен, — предложил Кузнецов. — Наши шансы были не многим лучше...

Одним словом, на войне как на войне, — он взмахнул свободной рукой в сторону тригопупкта и закончил: — Может, и нас ждет такая участь... как знать?

— Если даже опустить соображения долга, то и тогда дело выглядит не так уж скверно... Мы стреляли по необходимости, вынужденные обстоятельствами, — вступил в разговор Меликов, — можно сослаться на Ницше, Шопенгауэра, да и на сегодняшних столпов нацистской философии... Произвол и стремление приобщить «железом и кровью» покоренных к понятию порядка и справедливости ...вот немногое из того, что происходит на занятых оккупантами территориях... И они объясняют это законами борьбы за существование.

— Вот именно, — поддержал Кузнецов, — борьба за существование! В нашем положении не приходится быть разборчивым... Так что вы, Зотин, бросьте... не терзайтесь... Приобрел автомат, палатку... и благодари бога... есть консервы... и еще кое-что здесь, у меня за спиной.

Борьба за существование... Это наводило на грустные мысли. Мы, кажется, не соблюдаем правил... Зачем столько времени торчать возле «опеля»? Мы вели себя опрометчиво и глупо... как, впрочем, и сейчас... Бредем все гурьбой. А философия? Нигде ни единого кустика. Голый, со всех сторон открытый косогор, подбитая машина, восемь трупов... мотоцикл... И они толкуют о «борьбе за существование»! Прежде всего — прекратить разговоры... Затем — ускорить шаг... рысью, пока «опель» вместе с тригопунктом не скроются с глаз. Я доведу их до ближайшего укрытия, нужно назначить старшего, согласовать намерения. Осмотреть оружие, взять на изготовку. Немедленно разобраться попарно, установить круговое наблюдение, набрать дистанцию.

Спустя пять минут выяснилось, что Кузнецов не в состоянии вести на ходу наблюдение. Мешал вьюк. Выбросить сейчас же!

— Ну нет... необходимые всем вещи... уверяю... столько нес... не брошу, — ответил Кузнецов.

— Что там у вас? — спросил Меликов.

— Одежда... новая, — ответил Кузнецов.

— Выбросить легче... чем найти, — поддержал Меликов.

Кузнецов замыкающий в трехстах шагах позади. Убеждать его? Требовать? Мне нужно покинуть свое место и вернуться назад.

Припускавший дождь положил конец разногласиям. Стога соломы, маячившие справа, и «опель» с тригопунктом исчезли, скрытые мутной серой пеленой. С форсированного шага можно перейти на обычный.

Плоская лощина тянется с востока на запад. В восточной части течет небольшой родничок. Яркая густая трава замедляла течение, вода журчала тихо, переливаясь и шевеля стеблями растений.

— Сюда... тут можно остановиться! — звал, спускаясь по склону, Медиков.

Дистанция уменьшилась. Кузнецов отстал.

— Есть хочется... У меня в вещмешке португальские шпроты и сардины, — сказал Андреев и вынул из кармана небольшую яркую банку.

— У кого галеты?.. Давайте отдохнем...

Зотин ощупал мешок и стал вытаскивать оттуда галеты — засушенные кусочки печеного теста, величиной с орех. Подошел Кузнецов.

— Собираетесь есть... вот хорошо! — он доволен. Остановиться в низине? А наблюдение? Никто не хотел слушать мои доводы. Андреев стал раздавать консервы.

Ну что ж... Я обещал довести их до привала. Подступы со всех сторон закрыты. Опасно. Неужели нельзя подняться наверх, в копны за лощиной?

Кузнецов, Меликов недовольно ворчат. Все двинулись дальше. Не затихает мелкий дождь. Мы шли по склону лощины, жевали твердые солено-сладкие галеты с тмином и еще какими-то пряностями. Ползут тучи, касаясь самой земли.

На склоне, за родником, копна. Андреев помог Кузнецову снять вьюк. Зотин тащил охапку сена. Рядом Меликов. Андреев вскрывал консервные банки и передавал каждому. Начали есть.

Я сориентировал карту. На севере, примерно в километре, маячил полуразрушенный стог соломы, напоминавший верблюда. Время от времени доносится гул двигателей. Там — грейдерная дорога из Сенчи на Лохвицу. Указывала надпись на срезе карты. Правее «верблюда», кажется, видны телеграфные столбы, небольшой участок дороги. Далеко?.. Трудно сказать, дождь, дымка. Даже «верблюд» по временам расплывался и пропадал во мгле.

В западном направлении лощина постепенно углублялась, там лежало большое село Гапоновка. Севернее ее — Веславы.

— Смотрите! — Андреев указал в направлении «верблюда».

На Сенчу двигалась колонна — танки, броневики, машины.

Северную окраину Сенчи обозначали вершины деревьев. Голова колонны скрылась. Прошло некоторое время. Послышались орудийные выстрелы, пулеметные очереди. Дождь стал усиливаться.

— Отлегло от сердца, — прервал молчание Кузнецов, — хорошо, убрались оттуда...

— Там врач... раненые. Но что я мог сделать? Она колебалась. Участь пленника и долг врача. Нет выбора.