- Иди, - сказал он заплаканной девушке. - Я посмотрю, что здесь можно предпринять.

После нескольких телефонных звонков он уже знал, где искать Мустафу. Полчаса в машине по забитым транспортом улицам - и вот он около тюрьмы. Как и ожидалось, проблем с часовым не возникло. Коли не оставит его своей милостью Аллах, не будет их и в дальнейшем.

Дежурный офицер ждал ответа. Будто бы нехотя, цедя слова, Карим сообщил, что ему надо увидеть одного из заключенных.

- Прошу за мной, - сказал офицер. - Я сверюсь с бумагами.

В канцелярии пахло пылью и антисептиками. Офицер сверился с толстой книгой, лежащей на столе, и с сожалением произнес:

- Поздно. Его растворили сегодня утром.

- То есть как растворили?

- Желаете посмотреть?

Карим машинально кивнул.

По дороге офицер с молчаливого согласия высокого гостя прочитал ему небольшую лекцию:

- Нам нечем гордиться. Мы ничего не придумали. Заимствовали опыт. В конце 50-х годов сирийцы так поступали со своими противниками. Особенно с коммунистами. Заодно растворили и Генерального секретаря Ливанской компартии Фарджалла аль-Хелу. Естественно, не афишируя, по-тихому. Его жена десять лет требовала выдать ей тело мужа или хотя бы сообщить, где он погребен. - Офицер позволил себе короткий смешок: - Надо было вручить ей пару бутылок кислоты. Не догадались… Но и сирийцы были не первыми.

- Немцы? - спросил, предугадывая ответ, Карим.

- И немцы тоже. В концлагерях они чем только не занимались, этим - тоже. Однако попробовали - и бросили. С их масштабами такой способ уничтожения тел оказался неэффективным. Другое дело - Господин Растворитель! Об этом человеке в свое время кричали все газеты мира.

- Запомни, Джон, - сказал отец. - Твоя мать - ангел.

Мальчик послушно наклонил голову.

- Никогда не забывай, сын, что твой отец - праведник, - сказала мать.

И снова Джон наклонил голову, демонстрируя покорность и смирение. Вообще-то он был не согласен ни с утверждением отца, ни со словами матери, но так было проще - согласиться.

- Да, папа… Да, мама…

Искренность и еще раз искренность. Умом родители не отличаются, зато подозрительностью - даже очень. Если почувствуют малейшую фальшь, тут же засадят за Библию или заставят несколько часов бить поклоны и читать молитвы. В их секте не принято цацкаться с детьми: возраст не может служить оправданием - отроки такие же рабы Божии и ответственность у них перед Всевышним не меньше, чем у их отцов и матерей.

- Ладно, иди.

Мать повернулась и вошла в дом. Отец последовал за ней. До вечерней службы было еще три часа, которые, увы, следовало отдать домашним делам - сплошь греховным, естественно.

У Джона тоже было дело. Он завернул за угол и нырнул в кусты. Через минуту Джон был у стены, окружавшей владения - дом и запущенный сад - мистера Хэя.

Эту стену высотой более двух метров отец соорудил несколько лет назад, потратив на нее все имевшиеся у семьи деньги. Каменщики трудились не покладая рук, и к исходу второй недели стена была готова, став еще одним барьером - помимо преград духовных - перед посланцами дьявола. В том, что демоны заполонили мир и в борьбе с ними никакое средство не будет лишним, мистер Хэй не сомневался.

Зато в этом сильно сомневался его сын Джон. Ну зачем дьяволу забредать в эту глушь, в эту йоркширскую деревушку, где сектантов раз в пять больше, чем обычных людей? Зачем нечистому тратить время и силы, когда в любом городе он без проблем найдет тысячи кандидатов на то, чтобы задешево продать свою бессмертную душу? Где логика? Нет логики. И уж тем более наивно предполагать, что демонов может остановить какая-то стена.

Джон прислушался. Тихо… Тогда он поднял ветки, подлез под них и очутился на вытоптанном пятачке. Это было его убежище - единственное место, где он мог позволить себе быть тем, кем он был на самом деле.

- Привет, - сказал он. - Ты еще жива?

Кошка была жива. Глаза ее вылезали из орбит, лапы подергивались.

- Странно, - с удивлением проговорил мальчик.

Кошку он повесил еще вчера, предусмотрительно завязав ей бечевкой пасть, чтобы не мяукала. По его прикидкам, животное должно было испустить дух сегодня к утру, самое позднее - к обеду. А вот поди ж ты, еще дышит!

- Странно, - повторил Джон, достал и кармана конфету, которую стащил у одноклассника в школе, и отправил ее в рот. Конфета была вкусная.

Он привалился к стене и прикрыл глаза. Под веками было темно, хорошо и спокойно. Так хорошо и так спокойно, что он уснул.

- Джон, где ты?

Он вздрогнул. Мать…

Затрещали ветки. Джон затравленно огляделся. Кошка! Он схватился за веревку и изо всех сил затянул ее на шее животного. Потом сдернул кошку с ветки, на которой она висела, и спрятал под ящик.

- Я иду, мама, - крикнул он.

Джон упал на колени и стал лихорадочно рвать траву. Добавил к пучку несколько листьев с кустов и кинулся навстречу матери.

- Что это у тебя? - спросила она.

- Я собирал гербарий.

- Да? - Миссис Хэй задумалась. Видимо, она прикидывала, можно ли отнести это занятие к достойным осуждения мирским радостям. Сходу ответить на этот вопрос она не смогла и потому сказала:

- Пришла соседка. У нее пропала кошка. Ты не видел?

- Нет.

У Джона Хэя были такие глаза - голубые, искренние, что никто на свете не заподозрил бы его во лжи.

Джон Джордж Хэй никогда и никому не рассказывал, как ему удалось открутиться от армии. Это была его маленькая тайна.

Рожденный в 1909 году, он по всем законам должен был встать под ружье. И - кто знает? - как тысячи английских солдат сгинуть под Дюнкерком или при высадке в Нормандии. Человек - удобная мишень. Большая. А быть мишенью, а затем хладным трупом у Джона не было желания. Так что пришлось напрячь мозги, поговорить там, потолковать сям, сунуть взятку-другую и восторжествовать в итоге, получив справку о болезни, несовместимой с армейской службой.

Вообще Джон Хэй не любил ворошить свое прошлое, даже ту его часть, которую можно было смело назвать благопристойной. В ней он был среди первых учеников, пел в церковном хоре, во время деревенских праздников ему, аккуратисту и сыну благородного сквайра (пусть несколько помешавшегося на религиозных догматах, но в данном случае это к лучшему), поручали принимать благотворительные взносы. Такое вот примерное детство. Тоска смертная!

Что касается оборотной, скрытой стороны его жизни, тут у Хэя были иные причины, чтобы не тешить себя воспоминаниями. Да, крал у школьных товарищей и крал умеючи, не попадался. Но ведь по мелочи! Да, мошенничал с церковной кассой, только с нее не разживешься! Да, успел провернуть пару афер в колледже, а чем все закончилось? Обман раскрылся, и его, несостоявшегося химика, с треском выгнали на улицу, добро еще, что не посадили в кутузку годков, эдак, на три-четыре. Во всяком случае родители, тут же отрекшиеся от сына, на этом настаивали. По счастью у полиции оказались иные резоны: молодость, первый привод… Его оставили на свободе.

Дальше удачи чередовались с неудачами, но с кривой дорожки Джон уже не сходил. Во время войны ему удалось «погреть руки» на бензине, который выделялся по талонам. Когда война победоносно завершилась, он стал поставлять американские сигареты на «черный рынок». Однако со временем зарабатывать «шальные» деньги становилось все труднее. Ограничивать же свои расходы Джон не хотел, ибо это означало признать поражение в схватке с судьбой.

В 1949 году все, что у него было, он вложил в партию контрабандных итальянских чулок. Доставили их с континента точно в срок, но корабль был досмотрен полицией (вероятно, кто-то настучал), контрабанда обнаружена и конфискована, а потенциальный владелец итальянских чулок остался без гроша. Но главное - в стороне.