Когда же мы приняли по рюмке, ознакомительной, то нашлись общие приятели и даже общие дела с общими проблемами. Вспомнили прошлогоднего маньяка, ловившего баб на клюквенных болотах; обсудили материальное положение оперативно-следственного аппарата; поговорили о пожарах в областных лесах; посетовали на низкую раскрываемость и высокую преступность… Меня особенно разогрела предпоследняя рюмка, и я легко обошелся без его отчества.

- Петр, через сколько примерно лет мы искореним преступность?

- Никогда не искореним.

Ответ удивил, потому что сказано человеком, отдавшим этой борьбе свою жизнь. Нам в прокуратуре на каждом совещании спускали проценты, на которые упала преступность. Выходило, что лет через двадцать ее не будет вовсе.

- Петр, почему не искоренить?

- Да хотя бы потому, что не выполняется главный закон - о неотвратимости наказания.

Я сдержанно усмехнулся - не юрист он, а оперативник. Прокурор области на каждом собрании говорил об этой неотвратимости. На мою давленую усмешку майор заметил:

- Ты много встречал зеков, отбывших срок? В этом поселке живет Мишка Горохов. Я трижды его приземлял. Ему тридцать один год, а он пять раз судим. Ни одного срока не отбыл.

- Почему же?

- Разве не знаешь? То срок скостят за хорошее поведение, то амнистия, то помилование…

- Все по закону.

- Тогда объясни, какой смысл в амнистии? Ведь ничего не изменилось ни у сидельца, ни в стране. Я так думаю: судебный срок - это закон; амнистия - нарушение закона.

- Петр, ты небось и за смертную казнь?

- Сергей, есть преступления, после которых осужденному жить нельзя.

- Расстреливать?

- Зачем… Безболезненно умерщвлять.

Я заметил, что люди в возрасте, как правило, требуют сурового наказания. Годы ли сказываются, жизненный ли опыт говорит?

- Петр, вот молодежь гуманнее.

- Нет, молодежь равнодушнее.

Под раскрытым окном не то протрубило, не то промычало: это прошла черная корова Монашка. Запахло теплой пылью. Солнце еще не зашло, а в избу заползли вечерние сумерки, и вместе с ними налетели комары. Я закрыл окно.

- Спать не дадут.

- Дадим по морде, - заверил майор.

Говорить о делах я предпочитаю на свежую голову, но грядущий день требовалось спланировать. Тут мы с майором несколько разошлись. Первостепенным он считал розыск трупа; я же полагал, что сперва надо искать не труп, а того, кто его вырыл. Как разошлись, так и сошлись - на компромиссе. Майор привезет курсантов школы милиции и прочешет окрестные леса, а я буду допрашивать свидетелей. Начну, разумеется, с землекопа Дериземли.

Я уже не знал, что меня больше интересует: пропажа тела из могилы или ясновидящая. У кого же о ней спрашивать, как не у ветерана здешних мест:

- Петр, знаешь Амалию Карловну Перепусис?

- Фигура знаковая.

- Какого же знака?

- Дьявольского.

- Что же дьявольского? - не поверил я, потому что видел ее.

- К примеру, никто не знает ее возраста, даже милиция.

- Сталкиваться приходилось?

- Жалобу разбирал. В поселке Торфяном была дискотека. Пьяная девица отплясывала с иконой в руках. Амалия Карловна случайно это дело увидела и девицу предупредила: «Грешишь, ноги отсохнут». И что? На второй день девица встать не может - ноги отнялись.

- А дальше?

- Ничего. Состава преступления нет.

От выпитой водки лицо майора повеселело. Карие глаза в обрамлении сивых ресниц и бесцветных густых бровей меня изучали. Я хотел расспросить подробнее, но крыльцо заскрипело. Вошел дед Никифор. Я вылез из-за стола, чтобы их познакомить. Дед Никифор меня опередил:

- Георгич, помойное дело!

- Что случилось?

- Дериземля пропал, дери его черти.

- В каком смысле?

- В смысле сутки нет ни дома, ни у магазина, ни в поселке.

Тело майора наливалось движением. Слово «пропал» действует на бывалого работника уголовного розыска, как сигнальная ракета. Угостив деда Никифора остатками водки, Палладьев просидел с ним до глубокой ночи, расспрашивая о людях и жизни поселка. Выяснилось, что Дериземля когда-то был путейцем, но попался на хищении железнодорожных шпал. Теперь берется за всякий неквалифицированный труд, главным образом, связанный с лопатой: роет канавы, погреба, могилы… Живет один. И как большинство местных мужиков, заработанные деньги пускает по назначению - не просыхает. И дед Никифор был встревожен, потому что Дериземля мог находиться только в трех точках: у себя дома, на кладбище и у магазина. Ясно, что он делал дома - спал; что делал у магазина - покупал водку; но что делать на кладбище, где хоронят не каждый день? Дед объяснил: на кладбище приятно выпивать, поскольку тишина и березки.

Меня иногда спрашивают, почему все книги и телесериалы о делах милиции, о мытарствах оперативников? Почему не про следователей? Отвечаю: потому что у следователей работа в основном кабинетная.

Ранним утром майор съездил за участковым. Втроем - дед Никифор присоединился к ним на добровольной основе - они проверили кладбище и обошли все дома поселка. Выяснилось, что после эксгумации трупа Висячина, Дериземлю никто не видел.

В принципе факт заурядный. В области за год пропадает до сотни людей без всякого криминала. Неожиданно уезжают, решаются бомжевать, спасаются от алиментов, куда-нибудь вербуются, безымянно попадают в больницы, теряются в болотистых лесах… Без документов гибнут под колесами автомобилей… Все так, если бы с Дериземлей не было связано исчезновение трупа.

- Впустую, - сообщил майор, приехавший попить чайку.

- Еще дома у него не были, - обнадежил участковый.

- Я-то был, - сказал дед Никифор. - Замок висит тяжелый, вроде кувалды.

Как сидевший без дела, я организовал им еду, состоявшую из колбасы, помидоров и чая. Сидевший без дела… Полно допросов, но не мог же следователь прокуратуры расхаживать с портфелем от дома к дому.

- Месяцев пять искал я одного инженера, - вспомнил майор. - Предприятие заявило: пропал человек. Разослал запросы, беседовал с женой, родственниками и знакомыми… В паспортном столе взял анкету Ф-1, размножил его фотографию… А он все это время жил у любовницы, иногда заглядывая домой, к жене.

- Почему же она молчала? - удивился я.

- А он ей признался, что работает секретным агентом и временно перешел на нелегальное положение.

- Дериземля неспособный, - отверг подобный вариант дед Никифор.

- Почему? - заинтересовался участковый.

- Ему любовницу не одолеть.

Мы поехали глянуть место жительства пропавшего. И я с портфелем, потому что выходило вроде осмотра места происшествия. В городе эти дома назвали бы «старым жилым фондом». Изба же Дериземли и того хуже: походила на ту лачугу, которую рисуют к «Сказке о рыбаке и рыбке». Замок висел и верно какой-то гиревидный.

Не знаю, что мы хотели найти в доме. Пригласив двух соседей в понятые, майор этот гиревидный замок открыл спичкой, и мы увидели бедность, как таковую. Вернее, результат застойного пьянства.

Ни прямостоящей мебели, ни целой посуды, ни нормального постельного белья. Все на проволочках, на гвоздиках, на веревочках… На чайнике вместо крышки неровно выпиленный кусок фанеры, расслоившейся от пара. Вот мы спорили с майором о преступности… Если бы Россия не пила, то и не было бы преступности.

Составлять протокол было не о чем. Все-таки я в нем отобразил тот факт, что хозяина, крови и следов борьбы не обнаружено. Глупо, поскольку протокол должен фиксировать место происшествия, а его-то, происшествия, и не было. С чердака спустился Палладьев, сметая с плеч опилки и паутину. Вернулся дед Никифор, шаставший по заброшенному огороду. Но его блесткая лысина краснела, словно громадная клюквина.

- Что? - спросил я.

- Помойное дело.

- Конкретнее.

- Смертельный дух витает.

- Где?

Он вышел в огород и подвел нас к присевшему сарайчику. Дощатая дверь на одной петле была подперта колом. Противный гнилостный запах, похоже, сочился сквозь щели. Майор вынул фонарик, отбросил ногой кол и дверцу распахнул…