— Смешно, может быть? — сказал Вавич вполголоса. Никого не было возле него. — А вот это смешно? Это вот, — и Вавич решительным шагом двинул на дорогу. — Это вот вам… смешно? — он шел во весь шаг к бомбе.

Она бочком лежала на камнях, будто притаила прыжок. Виктор глядел твердым взглядом только на нее, чтоб не извернулась как-нибудь.

И вдруг кто-то дернул его за рукав.

Варвара Андреевна, красная, запыхалась:

— Сумасшедший! — и она глядела круглыми радостными глазами. — Что ты делаешь? — шепотом в лицо выговорила Варвара Андреевна.

Вавич стоял вполоборота, твердая нога впереди.

— Надзиратель, — резанул командный тенорок, — назад! На-зад!

Виктор огляделся. Полицмейстер округло махнул рукой у себя над головой и фестоном вывернул руку в воздух.

— На-зэд! Вавич повернул.

— Сюда!

Вавич на ходу повернул к полицмейстеру. Стоял по-военному, руку к козырьку.

— Вы артиллерист? Нет? Так пожалуйте на свое место! Вавич дернулся, чтоб повернуться.

— Стойте! — крикнул полицмейстер. — Возьмите городовых и вон по человеку из тех домов, — полицмейстер тыкнул большим пальцем за спину, — кого попало, хоть мальчишек. Ступайте!

Вавич повернулся на месте, хлопнул голенищем — приставил ногу.

У домов была уж возня: Воронин, потный, шлепал по грязному двору.

— Дома нет? Сама пойдешь, — кричал он бабе. Трое городовых ждали: хватать, что ли, или как?

— Невиновная? Разберут. Пошла! — он даже не оглянулся, как там берут городовые. — А! Вавич! Вали на ту сторону, — крикнул Воронин через визг детей, — вали живей, сукиного сына! — Он снял за воротами фуражку и обтер рукавом потную лысину.

Казаки верхами сомкнули круг. Вавич глянул: люди, как без лиц, шатались внутри круга, и не найти, где его, которых он выволок. Ведь семь человек выволок.

— Конвоировать в тюрьму! — сказал полицмейстер с подножки кареты.

В это время казаки посторонились. Потеснили вбок арестованных.

Два артиллерийских офицера на извозчике — молодой сидел бочком, бледный, и все время поправлял фуражку, извозчик шагом пробирался мимо толпы.

— И ЧЕРТ его знает. И поколей тут… — и Филипп со всей силы ударил себя по колену. Наденька смотрела пристальными глазами, приоткрыла рот. — Дьявол! — И Филька будто воздух грызнул и повернулся всем стулом.

Надя сама не знала, что прижала оба кулачка к груди.

— А, сволочь! Дрянь тут всякая путается, заводит — как раз им в рот. На вот. На! Дурье! — крикнул Филипп, вскинул коленом и топнул всей ступней. Чашки звякнули укоризненно. — Да нет! В самом деле, — Филипп встал, полуоборотясь к Наде, развел руками. — Ты б видала. Ты тут сидела, а там прямо, распродери их в смерть, в доску маму! Как провокатор какой.

— А ты… — хрипло начала Надя.

— А ты! А ты! — перебил Филипп. Шагнул, топая в угол. — А ты! Что — а ты? — вдруг повернул он к Наде лицо, и щеки поднялись и подперли глазки, и нельзя узнать: заплачет или ударит. — А ты не знаешь, что сказано? — и он подался лицом вперед. — Сказано: коли началось, хоть против всякой надобности, бери в свои руки. И верно! И надо! Да! — Филипп повернулся, откусил кусок папироски и плюнул им в угол. — А ты! А ты! Вот тебе и а ты: трое там лежать осталися, да еще в проулках нахлестают так, что из дому их… серой… да, да! Чего смотришь? Серой не выкуришь, распротуды их бабушку. Наших, я говорю. Комитет! Где он твой комитет? Где он был? Комитет твой, говоришь, где он?

— Я ничего не говорю… — Надя во все глаза следила за Филиппом.

— А не говоришь, так молчи!.. И говорить нечего. Филипп вдруг повернулся к двери и вышел. Наденька оперлась рукой о стол и смотрела на скатерть, на синие кубики, онемела голова, и не собиралось голоса и груди.

— Сейчас миллион эксцессов возможен, — примеряла слова Надя, чтоб спокойно и внушительно сказать Филиппу, — пусть начнет по-человечески говорить, пусть потом скажет, как он, как он-то. — Если б знала, если б знала — нахмурила брови Надя, — была б там, непременно была бы! — И жар, жар вошел в грудь. — Пусть выстрелы, так и надо! И все равно стать наверху — не думайте, не трушу, а говорю твердо, — и задышала грудь, и глаза напружинились. Надя твердым кулачком нажала на скатерть.

Не слыхала шагов и оглянулась, когда скрипнула дверь. Филипп вмиг отвел глаза, но Надя поняла, что он видел, все уж видел в этот миг.

— Понимаешь, — полушепотом начал Филипп, он чуть улыбался, — понимаешь ты — я кричу им: «Назад, сволочи. Назад. Как рябчиков вас тут всех к чертям собачьим постреляют! К чертовой, — кричу, — матери отсюда!»

— А сам как? Сам, Филя?

— А сам стою на верхушке на самой, — Филипп на секунду стал, глянул, как вспыхнуло Надино лицо, — да. На самой верхушке, махаю на них кепкой, как на гусей, а тут дурак какой-то возьми и тык флаг. Когда смотрю — уж летят на нас, сабли — во!

Филипп поднял кулак, потряс — во!

Наденька передернула плечами.

В это время кто-то осторожно постучал в окно. Филипп встряхнул головой:

— Пройди на кухню, духом, — Филипп толкнул Надю в локоть. Надя на цыпочках выбежала.

— Забери это, — Филипп совал в темный коридор Надин салоп и шляпу.

Аннушка глянула из-под мышки — стирала у окна. Наденька совалась с вещами, не знала, куда положить.

Филипп быстро прошел по коридору, запер наплотно двери в кухню. Аннушка снова глянула исподнизу и уперлась взглядом в запотевшее окно. Надя стояла возле плиты, прижимала к себе салоп, слушала.

— Ну входи, входи, — вполголоса говорил в сенях Филипп. Наденька прислушивалась, но Аннушка сильней зачавкала бельем в корыте.

— Егора, еще кого? — слышала она отрывками Филиппов голос. — Ну! Ну! Так будет?

Наденьке хотелось присунуться к дверям, но Аннушка захватила корыто, пыхтя, отодвинула Надю вбок, потом к окну, с шумом лила в отлив мыльную воду.

— Ну ладно, счастливо, — услыхала Надя, и щелкнула задвижка в дверях.

Филипп прошел к себе. Потом опять его шаги, уж густые, твердые. Он открыл дверь в кухню — он был в шапке, покусывал папиросу в углу губ, брови ерзали над глазами.

— А ну, иди сюда, — шепотом сказал Филипп и мотнул головой в коридор — Того, знаешь, Надя, приходил один нырнуть надо до времени

— Что? Провал? Где? — У Нади шепот нашелся серьезный, деловой, и от шепота своего стало тверже в душе

— Да там из комитетчиков, а я кандидат, знаешь Наденька оглянулась на кухонную дверь, там было совсем тихо

— Да все одно, — шепотом заговорил Филипп, — дура она Так я пошел, одним словом, — он шагнул к двери Надя повернулась в узком коридоре и быстро пихнула руку в рукав Филипп оглянулся, взявшись за двери — Да, — и Филипп, сморщившись, глядел па папироску, раскуривал ее под носом, — да, ты тоже того, место здесь тоже провальное Домой, что ли, вали

Надя с силой надернула на голову шапочку

— А я, если что, — бормотал Филипп густым шепотом, — я тебе дам знать к этой как ее у которой занимались К Тане этой зашлю кого из ребят

Надя притаптывала калоши на ногах Ничего не говоря, смотрела в полутьме на Филиппа

— Ты, Надя я хотел тебе, — Филипп двинулся к Наде Но в это время дверь из кухни распахнулась, на сером свете Аннушка, и белье через руку

— А ты скоро назад-то? Я ведь ко всенощной пойду, дом-то запру? — она говорила громко, на всю квартиру Филипп хмуро глядел на сестру

— Ну да ждать-то тебя до ночи, аль как? — и Аннушка оттерла Филиппа мокрым бельем в угол, распахнула входную дверь.

Наденька быстро протиснулась и первая шагнула во двор, с двух ступенек

САНЬКА шагнул к своему столу, попробовал сесть, рука зажала в кулак толстый карандаш Санька вскочил со стула, стукнул об стол, обломал карандаш

«Так и надо, так и надо! Сволочь проклятая! — дух переводил Санька и по всей комнате водил злыми глазами — Надо как Кипиани! — и вот он в вестибюле университета — Кипиани, маленького роста, большая мохнатая папаха и глаза во! еле веки натягивает. Потом отпахнулась шинель и кинжал до колен — Будут бить, а мы все „мээ!“ кричать? — и на весь вестибюль „м-ээ!“ — и папахой затряс, и оглянулись все