Она вдруг быстро засеменила ножками в полутемный коридор и в раскрытую дверку, направо, круто свернула Виктора. И в большом зеркальном шкафу увидал Виктор ее и у ней за плечом, над желтым шелковым плечом, свое лицо и полицейскую фуражку — и удивился фуражке, как будто не знал, что она на его голове. Совсем другая, думал, его голова. Варвара Андреевна секунду стояла перед зеркалом, глядела радостно на себя. Потом быстро обернулась:

— Запирай двери! На ключ. Ключ сюда дай! — она засунула ключ куда-то в платье.

Вавич стоял и обводил глазами розовую в цветах мебель и китайскую ширму с птицами.

Варвара Андреевна села с размаху на диванчик, и вздулся на платье легкий шелк, и чуть, на миг один, Виктор увидал длинные желто-розовые чулки и пряжки на шелковой ленте.

— Ну, раздевайся, — смеялась Варвара Андреевна. Виктор снял шашку, расстегивал шинель.

— Сюда, сюда, на крючок вешай. Шашка у тебя острая? Настоящая? Вынь! Ух, какая! Дай сюда. Вытри масло это.

Виктор вынул новенький носовой платок, обтер шашку. Шашка строго блестела, как полузакрытый настороженный глаз.

— Дай, дай! — Варвара Андреевна приоткрыла зубки, и глаза напряглись над шашкой. Она пробовала пальчиком лезвие, острие конца.

— Ух, какая… — жадно шептала Варвара Андреевна.

Виктор вешал шинель и видел, как она повернула шашку концом в грудь, в самый низ треугольного выреза, и тихонько давила. Она сидела прямо и скосилась широким глазом в зеркало. Потом она встала, подняла высоко руку, и Виктор видел в зеркало, как она дышала и вздрагивала — и медленно засовывала шашку в декольте, за платье, пока эфес не остановился у выреза, медный, блестящий.

— Что вы делаете?..

Виктор подошел сзади, вплотную и чувствовал, как вздрагивало тело и скользило под шелком.

Варвара Андреевна вдруг резко повернулась к нему.

— Режь! Режь платье! — сквозь сжатые, сквозь оскаленные зубки приказала и откинула в стороны руки и кинула вверх головку. — Режжь! — и Варвара Андреевна затрясла головой.

Виктор взялся за эфес, и теплота груди влилась в руку.

— Поверни… к платью… так! Режь!

Виктор осторожно стал двигать шашкой, слышал, как лопался шелк, отлетали кнопки. Он не мог уж удержать руки, и зубы сжались, как у Вари, и Виктор дернул под конец шашку.

— Хах! — Варя запрокинула голову, закрыла глаза. Платье распалось.

Варвара Андреевна плескала себе в лицо над мраморным умывальником, стукала ножкой педаль.

— Фу! И чего я тебя так люблю, — говорила Варвара Андреевна сквозь всплески воды, — дурак ты мой! Ведь ты дурак, — и Варвара Андреевна засмеялась, глядела веселым, мокрым лицом на Виктора. — Поверь мне, честное слово — ду-рак. А прямо, — и она снова заплескалась, — прямо замечательный… Как ты к бомбе-то! ух! и пошел, и пошел! А бомба-то, знаешь, не настоящая. То есть ужасная, ужасная! — Варвара Андреевна встряхивала мокрыми руками. — В ней масса взрыву, только она не могла взорваться, офицеры сказали — можно гвозди заколачивать… А Грачек умный… Сеньковский глупее. То есть и так и сяк. А ты… Да! А третий вовсе был дурак! Ура!

— Грачек мерзавец, — сказал Виктор, насупился.

— А ты? — и Варя вытянула к нему головку, личико смешное в мыле.

Виктор краснел, в висках стучало, и смотрел вбок, на дверь.

Варвара Андреевна была уже в коричневом бархатном платье с высокой талией, с белыми кружевами и пахла свежим душистым мылом.

— А я сейчас кофе. Кофе! Ко-фе! Ко-ко-фе! — запела Варвара Андреевна, и Виктор слышал, как она отворяла ключом дверь.

Было начало четвертого, когда Виктор уж застегнул шинель, оправил на боку шашку.

— А эту конфету съешь дома, — и Варвара Андреевна схватила из вазочки леденец, совала поглубже в карман Виктору. — Ай, ай! А это что? Шарик, бумажка!

Виктор дернулся, криво улыбнулся. Варвара Андреевна отскочила, легко приплясывала и быстрыми пальчиками разворачивала бумажку.

— Мм! — замотала она головой. — От жены, от жены. Виктор хотел схватить бумажку, но Варвара Андреевна прижала бумажку к груди и серьезно глядела на Виктора.

— Она в положении, должно быть? — вполголоса спросила Варвара Андреевна.

— Да. — Виктор нахмурился. — И вообще… дела.

— Какие дела? Не ерунди! — Варвара Андреевна уже строго глядела на Виктора. — Какие дела? Говори! Денег нет?

— Да вот, отец у нее. Старик…

— Ну? Конечно, старик. Что ты врешь-то?

— Выгнали, был тюремным, теперь так. Ну и… дела поэтому.

— Дурак! Ерунда, устроим. Это вздор. Иди домой. Или нет: сначала в Соборный. Представься. Виктор стоял.

— Ну? Ах да! На, на! — и Варвара Андреевна протянула Виктору смятую, как тряпочку, бумажку.

— ЧТО ж это такое? Что же в самом деле? — говорил Виктор на улице. И отряхивал голову так, что ерзала фуражка. — Черт его знает, черт его один знает. Что же это вышло? — И Виктор вдруг встал у скамейки и сел. Быстро закурил, отвернулся от прохожих — нога на ногу — и тянул со всей силы из папиросы, скорей, скорей.

«Пойду к Грунечке, все скажу! Она тяжелая, нельзя, нельзя тревожить. И без того беспокойство. Господи! Потом скажу. Или понемног��».

— Ух! — сказал вслух Виктор и отдулся дымом. И вдруг увидал красный крут от укуса на правой руке. Виктор стал тереть левой ладонью, нажимал. Укус рдел. Виктор тер со страхом, с отчаянием, и легким дымом томление плыло к груди поверх испуга. Виктор выхватил из кармана перчатку, и вывалилась наземь конфета, легла у ноги. Виктор видел ее краем глаза, а сам старательно и плотно натягивал белую замшевую перчатку. Огляделся воровато, поднял конфету. Сунул в карман. На соборе пробило четыре.

— Как бы сделать так, — говорил полушепотом Виктор и поворачивался на скамейке, — сделать, чтоб не было. Времени этого черт его… отгородить его — вот! вот! — и Виктор ребром ладони отсекал воздух — вот и вот! — а это долой! И ничего не было. — И вспомнил укус под перчаткой.

— Ты с кем это воюешь? — Виктор вскинулся. Он не видел прохожих, что мельтешили мимо. Сеньковский стоял перед скамьей, криво улыбался. Виктор глядел, сжал брови, приоткрыл рот. — Был? Или идешь? Идем. — Сеньковский мотнул головой вбок, туда, к Соборному.

Вавич встал. Пошел рядом.

— Ну как? — Сеньковский скосил глаза на Вавича и улыбался, прищурился. — Эх, дурак ты будешь, — и Сеньковский с силой обхватил и тряс Вавича за талию, — дурачина будешь, если не сработаешь себе… Только не прохвастай где-нибудь. Ух, беда! — И Сеньковский сморщился, всю физиономию стянул к носу и тряс, тряс головой мелкой судорогой. — Ух!

Вавич толкал на ходу прохожих и то поднимал, то хмурил брови. И только, когда Сеньков-ский толкнул стеклянные с медными прутиками двери, тогда только Вавич вдруг вспомнил о лице и сделал серьезный и почтительный вид, степенным шагом пошел по белым ступенькам.

— Да пошли, пошли! — бежал вперед Сеньковский.

— Да, да! — вдруг стал Вавич. — Послать, надо послать. Можно там кого-нибудь? — Он тяжело дышал и глядел осторожно на Сеньковского.

— Я говорю: идем! — Сеньковский дернул за рукав, и Виктор вдруг рванул руку назад, отдернул зло.

— Оставь! — и нахмурился, остервенело лицо. — И ладно! И черт со всем! — сказал Виктор, обогнал Сеньковского и первым вошел в дежурную. Барьер был лакированный, и два шикарных портрета царя и царицы так и ударили в глаза со стены. — Как мне пройти к господину приставу? — сказал Виктор громко надзирателю за барьером.

Надзиратель вскочил, подбежал.

— Господин Вавич? — И потом тихо прибавил: — Пристав занимается с арестованным. К помощнику пройдите. Сеньковский здоровался с дежурным через барьер.

— С этим все, — шепотом говорил дежурный Сеньковскому, — с детиной с этим.

— Ну?

— Да молчит, — и тихонько на ухо зашептал, а Сеньковский перегнулся, повис на барьере.

— Только мычит, значит? А не знаешь, пробовал он это, свое-то?

— Вот тогда и замычал.