Порывы ветра все еще гнали вниз дым красильной фабрики, и Лот почувствовал запах пережженного клея. «На ту сторону…» — в его памяти промелькнул смех Самуэля и его голос: «Спорим, Немой, что он пойдет на ту сторону?» За этим смехом скрывалось какое-то завистливое любопытство. Что там такое, на той стороне? Откуда Самуэль знал, что Брайтенштайн пойдет именно туда? Может, тут замешана какая-нибудь женщина, может, подумал вдруг Лот, Брайтенштайн пошел туда, потому что там та женщина, Марта, и Брайтенштайн пошел к ней. Он медленно сполз с бочки и направился дальше, задами сараев, старых складов и старых, покрытых пятнами сырости домов, дальше, по берегу, все ускоряя шаг, перешел на бег, побежал быстро, не стараясь держаться узкой, разрытой дождем тропы; он бежал, вытянув голову, все вниз, вниз по берегу. Он знал, что вскоре должен показаться мост. Мост соединял базарную площадь Мизера с Новым районом. Правда, Новый район уже тоже стал старым, но ту сторону продолжали так называть, хотя там только старые фабрики, и несколько мастерских, и пивные; еще несколько метров, и он увидел мост. Лот бежал, как бегун на длинную дистанцию, быстро и ритмично. Он откинул плащ-палатку. Снял и зажал под мышкой каску — так ему легче было взять крутой подъем. Он хрипло дышал, и его подбитые гвоздями башмаки твердо, ритмично и громко стучали по мосту.

Дело было не в деревьях. Деревья те были в норме. Ты, конечно, прекрасно это знал. Но, как ни странно, все равно не мог отделаться от своего дурацкого ощущения. Это началось с утра, вскоре после того, как Самуэль на своем грузовике вместе с Брайтенштайном и Немым выехали в Мизер. Вы приступили к работе, ты и Луиджи Филиппис, Керер, Муральт и Гайм; из работающих на узкоколейке отсутствовал только Брайтенштайн; Борер дважды опорожнил ковш своего экскаватора в твою вагонетку, и теперь она была полна; ты подобрал лопатой просыпавшуюся щебенку и просто мусор, валявшийся поблизости от вагонетки, потом выбил колодку.

Узкоколейка короткая. Всего около сорока метров. Твоя вагонетка покатилась, ты, как всегда, стоял на раме, держа левую руку на тормозе. Легкого нажатия на тормоз было достаточно, чтобы сбавить скорость. Покачиваясь, ты не очень быстро, в нормальном темпе, выехал из зоны буровых работ, где тарахтели инструменты, и покатил вниз, навстречу ветру. И тут на тебя вдруг нашло, и ты подумал: деревья наступают на меня. Ты смотрел прямо перед собой поверх горки мусора, поднимающейся над краями вагонетки. Дождь хлестал в лицо, и тебе пришлось низко нагнуть голову, чтобы ветром не сорвало шапку. Но когда ты снова поднял голову, то ясно увидел: они наступают снизу, и слева — оттуда, где стоял барак, и справа. Разумеется, они надвигались невероятно медленно, но все же надвигались темной ревущей стеной. Стеной стволов, сучьев и неистово машущих веток. Они не только двигались вперед, но и все теснее сдвигались, по крайней мере внизу, там, где дорога терялась среди деревьев.

Конечно же, это обман зрения. Должно быть, он происходит из-за неверного освещения там, внизу. Вот видишь, Гримм, ты же это знал, но все-таки ты еще по дороге оглянулся разок, едет ли вслед за тобой Муральт; и когда ты нажал на тормоз и остановился, потому что доехал донизу и надо было опорожнять вагонетку, то оглянулся еще раз, надеясь, что Муральт уже едет. Но Муральт наверху еще преспокойно догружал лопатой свою вагонетку. Ты остался один. Правда, ты уже сотни раз оставался один здесь, внизу. Но сейчас все было по-другому: ты остался один на один с деревьями, а деревья медленно наступали на тебя.

Конечно, ты в это не верил. Деревья наверняка были в норме. Ты это знал. Не могут деревья приближаться, едва заметно и неудержимо. Ты опрокинул кузов у откоса и просто по чистой случайности еще раз взглянул вниз, на толстую сосну, росшую у самого откоса. Сейчас она стояла неподвижно. Слышно было, как она кряхтит, не желая сгибаться. Ну ладно, эта, по крайней мере, стоит на месте. Ты поставил кузов в прежнее положение. Теперь обратно. Только еще разок взглянуть. Но когда ты еще раз взглянул на сосну, ты снова почувствовал некоторую неуверенность. Правда, она неподвижно стояла на своем месте, а рядом и позади нее — сосны, и почти голые ясени, и буки, и все эти елки, и все равно она, казалось, приблизилась, чуть-чуть придвинулась, словно за этот промежуток времени украдкой сделала скачок вперед. Ты бросил тормозную колодку в вагонетку, согнувшись, тяжело уперся в нее обеими руками и погнал ее вверх по рельсам. Прочь отсюда, стучало у тебя в мозгу, прочь отсюда, наверх, как можно скорее к ним ко всем. Но уже шагов через двенадцать-пятнадцать ты остановился. Во-первых, ты вспомнил, что надо внизу подождать Муральта, потому что две вагонетки могли разъехаться только в самом низу, ну и, конечно, на самом верху; а во-вторых, было просто идиотством толкать вагонетку. Пустая она все же весила около шести центнеров. Итак, ты остановился, тяжело дыша. И оглянулся, просто так, неизвестно зачем. Правым плечом ты поддерживал вагонетку, а через левое оглянулся и ясно увидел, как они наступают. Сосна уже не стояла впереди других деревьев, остальные, шелестя, как обычно, — не сильнее и не слабее, — медленно надвигались сплошной стеной.

Когда ты вернулся наверх, ты весь взмок, и не только от дождя. Пот (или все-таки дождь?) градом катился по твоей шее на грудь. Наверное, ты не расслышал, что Кальман приказал сделать перерыв. А может, Кальман вообще велел прекратить работу и уходить? Ведь дождь лил теперь как из ведра. Да, конечно же, был приказ оставить рабочее место. Мимо тебя своим шикарным широким шагом прошел в сторону барака Луиджи Филиппис. «Шабаш!» — крикнул он и исчез за дождевой завесой. Моторы смолкли. Теперь мимо прошли Борер и Гайм. Треклятый дождь шумел, не давая разобрать, что они тебе кричат; ты быстро вставил тормозную колодку, остановил вагонетку и пошел вниз по откосу. Чудно было смотреть на Борера и Гайма, ковылявших впереди и пытавшихся перепрыгивать хотя бы самые страшные лужи. Ты радовался, что они идут впереди, а остальные позади тебя и что от деревьев тебя отделяет серая трепещущая завеса дождя.

Вскоре почти вся бригада набилась в тамбур. Облепленные грязью ботинки Луиджи Филипписа стояли у открытой двери в комнату, и слышно было, как потрескивает огонь, который он уже развел в печке.

— Ну хоть бы один! — сердито произнес Кальман за дверью и в то же мгновение вошел в тамбур вместе с последними — с Ферро, и Шава, и младшим Филипписом. Очевидно, они говорили о взрывах. Они внесли ящик со взрывчаткой, поставили его посреди комнаты, и Кальман носком ботинка откинул крышку. — Вот, полюбуйся, — сказал он.

— А откуда мне было знать? — возразил Шава.

Кальман:

— Не понял.

— Откуда мне было знать, что опять польет такой дождь? — сказал Шава. — А потом, Немой еще вчера оставил его открытым.

Ферро:

— Это ты брось!

Младший Филиппис нагнулся и вытащил два мотка шнура. Они промокли насквозь. На дне ящика поблескивала вода.

— А катушка? — спросил Кальман.

Младший Филиппис вынул и катушку.

— Вся вымокла, — пробормотал Ферро.

— А ну-ка, — сказал Кальман, — повесьте шнур над печкой.

Шава и младший Филиппис переглянулись.

— Да, да. Через час он высохнет. Можете дежурить посменно.

Филиппис и Шава понесли шнур в комнату.

— Ну и осел — оставить ящик открытым!

Шава появился в дверном проеме.

— Это ты про меня?

Кальман:

— Занимайся своим делом. Я не собираюсь здесь зимовать.

Шава побагровел. Хотел что-то возразить, но тут же исчез.

Снова наступила тишина, только деревья шумели да хлопала парусина. Вы подпирали стены друг против друга. Ты осторожно прислонился к мотоциклу Ферро, который стоял позади тебя, накрытый мешком. Ферро, правда, два или три раза взглянул в твою сторону, но промолчал.

Тишину нарушил Борер.

— Когда ты думаешь приступить?