И, стало быть, про Ферро ты тоже, в сущности, знал очень мало — разве только, что сейчас он спит, но про его сны ты ничего не знал. А снилось ему вот что.

Тарахтит бур. Затихает. Перед ним голая крутизна. Шумит дождь. Ферро, тяжело дыша, взбирается по крутому склону. Кто-то карабкается вслед за ним. Сверху он не может разглядеть, кто это. Он видит только светлую каску, и чем выше поднимается Ферро, тем выше и тот, другой. Ферро достигает подножия макушки. Отсюда она поднимается почти отвесно. Выходы пластов, изогнутые, черно-серо-зелеными вкраплениями, образуют чуть заметные уступы. Над каждым пластом — узкая, иногда не шире ступни, ровная полоса. Ферро оглядывается. Он по-прежнему видит светлую защитную каску, поднимающуюся по склону, она еще очень далеко. Ферро ощупывает мокрую скалу, отыскивая выступы, которые не отломятся, если он схватится за них, и начинает карабкаться, шаг за шагом, выступ за выступом. Больше он не оглядывается. Рыхлая, пористая поверхность известняка с горизонтальным полосатым узором — единственное, что он видит, она совсем близко, прямо перед ним. А за ним — бездна. Наконец он достигает уступа чуть пошире остальных. Пот течет по его лицу. Он подтягивается, находит довольно широкий выступ, на который можно встать, немного поворачивается и, прижавшись к стене и не глядя вниз, начинает продвигаться вперед по уступу. Пробуя путь подбитыми гвоздями ботинками, он продвигается очень медленно и не может понять, откуда берется глухое тарахтенье, которое он слышит — то ли это буры внизу, то ли его собственное сердце. Метрах в четырех от того места, где он сейчас находится, уступ расширяется в небольшую площадку, и там лежит животное. Это отнюдь не дракон, изрыгающий воду, а собака. Обыкновенная овчарка, поджарая, бурая с черными пятнами, она лежит на боку, лапы свободно раскинуты, морда вытянута вперед, а высунутый язык шевелится в такт дыханию. Она смотрит на Ферро. Ферро не удивляется. Цепляясь за скалу, он продолжает двигаться вперед. Он рад этой площадке, он как будто знал заранее, что есть здесь такое место — место, где он хоть ненадолго окажется в безопасности. Площадка достаточно просторна, на ней уместятся и собака, и человек. Он подходит, садится, придвигается к стене и к собаке близко-близко, сидит, выставив один ботинок за край площадки, а другую ногу поджав под себя, а собака все смотрит, и такие у нее глаза… Он устал. Он тяжело опускает руку на ухо собаки. Собака вертит головой, пытаясь достать мордой до его кисти. Несколько раз она лизнула его, и тут только он заметил, что собака, наверное, ранена. Сперва Ферро подумал, что собака просто прилегла отдохнуть. Но это странно-беспомощное движение собачьей головы и эта печаль в ее глазах с черно-зеленым отливом… наверное, она ранена и, если присмотреться, то, похоже, недолго протянет.

Ферро ни разу не взглянул в ту сторону, откуда вот-вот покажется его преследователь. Все еще тяжело дыша и обливаясь потом, он смотрел на собаку. Он сказал:

— Тебе хорошо.

В глазах у собаки застыла печаль.

Немного погодя Ферро сказал:

— Здесь нам крышка. — Он задыхался. — Мы погибли. Сначала погубили тебя, а сейчас придет тот, другой, и наступит моя очередь.

И вправду, позади собаки уступ кончался. Там была крутая стена, возможно, доступная для тренированного скалолаза, но не для него.

— Больше нет смысла скрывать, — сказал он. — Но тебе, — продолжал он, повернувшись к собаке, — все-таки хорошо. Я так думаю — тебе хорошо.

Ты помнишь, Гайм? Ты сидел в полудреме и слипающимися глазами смотрел на Ферро, который спал беспокойным сном, и если бы ты наклонился к нему пониже, то, может, даже расслышал бы, как он, задыхаясь, хрипит:

— Для тебя все кончится. Ну, судороги. Ну, не сразу умрешь. Ну, будет больно. Но потом все кончится.

Он умолк, потом снова заговорил:

— Кончится, понимаешь? Тебя не будет. Может, еще с месячишко полежишь здесь. Вороны растащат тебя по кусочкам. Или снежная лавина унесет тебя и похоронит внизу, между обломками, и все. Весной лисицы найдут клочья шкуры, остатки костей. Но тебе-то что до этого? Тебя не будет.

И опять только протяжный посвист ветра, тихий звук, с которым дождевые капли ударяются о скалу, да это трудное дыхание собаки. Собака со страхом смотрела на Ферро. А Ферро медленно, задыхаясь, продолжал:

— Ну ясно — тебе хорошо. У тебя и в мыслях никогда не было, что после смерти с тобой еще что-нибудь будет. Не было этого распроклятого чувства. Чувства, что вот ты подохнешь, а после еще что-то может случиться. — Ферро рассмеялся. Коротко, невесело, как всегда.

— Скажи, — обратился он к собаке, — кто-нибудь рассказывал тебе про ад? Небо не про нас с тобой. А вот как насчет ада? В этом вся разница между нами — у меня вроде бы есть выбор и все-таки его нет. Для тебя ничего не будет, даже и тебя самой не будет, а мне — уж о небе-то, во всяком случае, думать не приходится, так что вот видишь, до чего тебе хорошо по сравнению со мной.

Потом в кадре появился этот человек в защитной каске. Он немного постоял, огляделся, подошел поближе, поднял голову, наверное, чтобы определить расстояние между собою и Ферро, и тут Ферро узнал его. Это был Немой. Но Ферро не удивился.

— Вот видишь, — сказал он и повернулся к Немому, но говорил он по-прежнему с собакой, — видишь, он пришел. Я его знаю, и я был уверен, что когда-нибудь он придет. Он нашел меня. Сейчас я встану. Но толку от этого все равно не будет, он убьет меня, я знаю.

Я старый.

На мгновение перед ним возникло лицо Немого. Но он не испугался.

Ты проснулся, Гайм, — ведь ты задремал, — и не сразу сообразил, где ты. Ты встал. Руки и ноги ломило, и вдобавок ты замерз. Перед тобой лежал на своей раскладушке Немой. Он спал. А за ним, у самой стены спал Ферро. Спал? Нет, он не спал. Вспомни: полумрак, и Ферро сидит, скорчившись на койке, таращит на тебя свои хмельные глазки и бормочет: «Я его знаю. Я был уверен». И вдруг как заорет на тебя: «Убирайся! Убирайся прочь, слышишь! Оставь меня в покое!» Ты постоял в нерешительности. «Господи, — думал ты. — Ему что-то снится». Он медленно поднял руку, заслоняя лицо.

Снова стало так тихо, что слышно было дыхание спящих. Ты осторожно подошел к Ферро.

— Проспись, Ферро, — вполголоса сказал ты и слегка наклонился над ним. — Слышишь? Тебе что-то снится. Проснись.

Напряжение в лице Ферро ослабло. Он глубоко вздохнул и провел рукой по лицу, потом встряхнул головой. Посмотрел на тебя.

— Гайм, — сказал он. На тебя пахнуло водочным перегаром. — Гайм, в чем дело?

— Тебе что-то снилось.

— Что случилось, Гайм?

— Ничего, Ферро. Теперь спи.

— Что случилось, — спросил он, — почему здесь вдруг так чудно стало?

Ты сказал:

— Ветер стих, вот и все.

— Ветер? Гайм, а Немой, что с Немым?

— Ничего, Ферро. Ты же видишь, он спит. Тебе что-то снилось. Уже поздно.

— Поздно, Гайм?

— Ну да. Теперь спи.

А попозже, Гайм, — ты тогда уже разделся, закрутил карбидную лампу, спрятал книгу в карман и лежал на койке, — чуть попозже возвратился ветер. Он снова заревел во всю мочь, и снова слышно было, как за окнами в темноте с силой раскачиваются деревья, а внизу, у кухонного барака, хлопает парусина.

Когда съели суп, Керер с Джино Филипписом принесли рис, и Керер в свободной руке нес еще мешок. Они поставили миску с рисом на стол, а в мешке оказались мясные консервы, по банке на брата. Младший Филиппис раздавал, Керер держал мешок, и все стали молча есть. Но хотя все молчали, тишины не было, вокруг полно было всяких звуков, они назойливо лезли в уши: ножи скребли по банкам, а ложки по тарелкам; выругался про себя Борер — он открывал банку, и у него вдруг закрылся складной нож, после пяти часов работы в ушах продолжал тарахтеть пневмобур, и отец словно бы снова вдруг произнес: «Давай, Немой, попробуй-ка ты». И посмотрел на него сверху слезящимися и все равно, как всегда, настороженными глазами. «Давай, не мешает тебе иметь хоть представление, как это делается, — сказал он. — Совсем не помешает».