— Конечно! Он потом вырастет сильным и будет тебя защищать.

— И маму?

— А маму буду защищать я!

— Мама тебя юбит…

Джон остановился, снял Юджи с плеч и поставил на пол. Сам присел на корточки, посмотрел на серьёзную мордашку падчерицы.

— Это мама тебе сама сказала?

— Да.

— Ну, тогда беги спатки. — Джон поцеловал пухлую щечку малышки и она вошла в комнату, откуда сразу раздался голос няни.

Во дворе к Джону подошла повитуха.

— Мастер Джон! Вы уж меня простите… Не моя вина, да только…

— Что? ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?! Да не тяни же!

— Уж и не знаю, как сказать… Да только деток у ней больше не будет… Уж поверьте мне!

Джон остекленевшими глазами смотрел на слепящий снег, лежащий на крыше конюшни. Потом кивнул и пошёл, не разбирая дороги. Повитуха смотрела вслед молодому хозяину, вытерла слезинку в уголке глаза и пошла обратно к Габриэле.

Она лежала на кровати, вперив взгляд в никуда.

Не испытывая никаких эмоций.

Ей не было больно. Была тяжёлая пустота. Не то благостное облегчение, наступающее после родов, а гнетущая пустота и в теле, и в душе. Кровавый комок, выпавший из неё ночью, стоял даже (точнее, особенно!) перед закрытыми глазами. В своей жизни Габриэла видела и не такое, особенно когда пришлось вспороть живот бедной женщине из деревни, чтобы спасти её жизнь… Но тогда ей было и наполовину не так страшно! Женщина осталась жива, только и того, что уродливый шрам поперёк живота… А тут…

Нет, Габриэла не плакала. Ей не о чем было плакать. У них есть сын… и Юджи… Хватит!

Скрипнула дверь и вошел Джон.

— Как ты?..

Геби отвернулась от мужа и пробормотала:

— Вот тебе и сыновья…

— Ты… ты знаешь?..

Геби повернулась к нему и посмотрела в глаза мужа.

— Джо-он! Я приняла столько младенцев… Кое-что да понимаю!

Джон хотел погладить её по голове, но Геби сердито отмахнулась.

— Не хрен меня жалеть!!!

— Ну что ты, малышка. Просто… — Джон взял её за руку. Габриэла не выдержала и уткнулась в его плечо. Спрятав лицо, она наконец-то дала волю слезам. Джон молчал и не шевелился. А она обнимала его, гладила по плечам, сквозь слёзы что-то говорила, но Джон не расслышал. Дав ей выплакаться, он поднял её красное от слёз лицо и нежно поцеловал.

— Не плачь. Всё позади. Самое главное, что ты сама осталась жива. У нас уже есть двое детей. Больше — это глупость. Я только сейчас это понял: девочкам нужно приданое, а мальчикам земли… Где мы столько всего наберём? Наш единственный сын унаследует всё, да и завидовать ему никто не будет… Ты же знаешь, я получил эти владения просто чудом… А так был бы я толмачом у каких-то варваров… Ну вот, вот, улыбнись, я так люблю твою улыбку!

Джон обнял жену, она обнимала его. Дверь спальни скрипнула. Вошли Юджи и Тристан. Джон посмотрел на детей и в его груди забурлила нежность и гордость.

Дочь. Не падчерица, а именно дочь. Родных дочерей иногда меньше любят.

Сын. Его плоть, его кровь. Юный барон Сент-Джон Уотерфолл.

А ведь некоторые несчастные лишены и этого…

— Маме больно? — спросила Юджи, забираясь на кровать и подтягивая под мышки брата.

— Да, малышка. Но это пройдёт… — теперь Джон одной рукой обнимал Габриэлу, а другой детей. — Я вас всех люблю. Мне никто больше не нужен…

За окном плакала осень. Габриэла сидела в своём любимом кресле у камина, рядом пустовало такое же кресло Джона. Хозяин уехал на ярмарку, но уже в любой момент мог вернуться, поэтому Габриэла не знала, чем можно было ещё скрасить часы ожидания. По коридору пронесся шумный вихрь: детки развлекались…

Вошёл Алберт:

— Миледи! Там пришёл какой-то менестрель, просит приюта. Прикажете пустить?

— Менестрель? Интересно… Хорошо, Алберт. Предупреди Фольвика и проводи в кухню. Пусть поест. Знаю я их, они вечно голодные…

— Слушаюсь.

Габриэла вышла в холл, потом спустилась в кухню. За столом сидел совсем молодой парень и трудился над миской с похлёбкой, рядом с ним чавкал мальчик, чуть постарше Юджи. Увидев хозяйку дома, мальчик бросил ложку и задёргал парня за рукав.

— Ешьте, ешьте. Проголодались? — спросила Габриэла. Парень повернул голову на звук и Габриэла увидела пустые, белые глаза.

— Слепой… — тихонько ахнула Габриэла. Потом спросила погромче: — Как тебя зовут, мальчик?

— Джейкоб, мэм. А вас?

— С тобой разговаривает сама баронесса Сент-Джон Уотерфолл! — раздалось за спиной Габриэлы.

— Алберт, не пугай юношу! Меня зовут Габриэла. Джейкоб… так звали моего отца. Ты ешь, ешь. А это твой… друг? — Габриэла не сказала слова "поводырь ", хоть это было и очевидно.

— Да, м-м… миледи. Её зовут Грейс.

— Её?! Матерь Божья! — только сейчас Габриэла разглядела, что на самом деле второй мальчик — это просто очень коротко остриженная девочка. Дети были чумазыми, тощими и нищими, если не считать завёрнутую в кусок лошадиной кожи лютню.

— Что же вы… сами мокнете, а лютню прячете? — сочувственно проговорила Габриэла.

— Так ведь нельзя иначе, миледи! Это наша кормилица, нам без неё совсем туго будет.

— Ладно… останетесь тут на ночь. Да, ещё, пожалуйста, Алберт! Позови ко мне Энн. Я буду возле камина.

Вскоре Энн вошла в комнату, где сидела Габриэла.

— Энни, пожалуйста, позаботься о наших гостях.

— О каких гостях, миледи?

— А там, на кухне, двое. Мальчик слепой и девочка, его поводырь. Прикажи их вымыть, одеть чистую одежду… любую, какую найдёшь, и положи их спать где-нибудь возле огня.

— А мыть-то их зачем? — проворчала Энн.

— А чтоб моим детям вшей не натрусили! — отрезала Габриэла, опасаясь, что её опять заподозрят в жалости. — А петь будут завтра.

Когда на улице стемнело, вернулся Джон. Габриэла выбежала в холл и молча обняла мужа, положив голову ему на плечо.

— Геби, не трогай, я весь мокрый…

— Ну и что? Я соскучилась…

— Малышка, перестань так радоваться! Ты же баронесса, тебе положено быть холодной и надменной! — поддел её Джон.

— Ага! Может, мне ещё и рубаху на ночь не снимать? — ответила шпилькой на шпильку Габриэла. Джон поцеловал её в губы и сказал неизменную в их спорах фразу:

— Как была язвой, так и осталась! Ну, здравствуй!

Наутро, когда Габриэла и Джон вышли из спальни, в доме, как ни странно, было тихо. Дети, вопреки обыкновению переворачивать весь дом вверх тормашками, где-то прятались. Слуг тоже нигде не было видно, только Алберт сидел на корточках возле камина, подкладывая поленья в огонь.

— Алберт? А где все?

Дворецкий выпрямился и кивком головы поприветствовал хозяев.

— Доброе утро, милорд, миледи.

— Так что? Куда все подевались?

— На кухне.

— И дети? Что они там забыли?! От них одна шкода, вечно что-то натворят… — забеспокоилась Габриэла и заторопилась в кухню. Муж последовал за ней.

Дверь в кухню была открыта. Оттуда донеслась музыка. Супруги встали возле двери и прислушались.

Играл вчерашний визитёр. Его слепые глаза были закрыты, пальцы перебирали струны лютни, а вокруг стояли и сидели на лавках слуги. Но самое удивительное, что и дети сидели на табуретках и тихо слушали. Менестрель пел о том, чего сам никогда не видел: зелень полей, белизна облаков, синева чьих-то прекрасных глаз… Девочка подпевала высоким, сильным голосом. Габриэла невольно заслушалась. Джон открыл было рот, чтоб прекратить импровизированный концерт, но Габриэла положила ему руку на плечо и он раздумал. Песня закончилась. Слуги захлопали в ладоши, слепой менестрель благодарно кивнул головой и начал играть следующую песню. Кто-то из слуг обернулся, увидел хозяев и ойкнул. Все остальные тоже обернулись и поклонились. Стриженая девочка, уже одетая в чистое платье, из которого выросла Юджи, затеребила плечо менестреля и он тоже смолк.