— Море люблю, ваше императорское высочество, — добродушно ответил, улыбнувшись, Ушаков.

Павел улыбку принял, сам улыбнулся и нестрого спросил:

— Где же вы бывали? В каких походах и экспедициях?

— Здесь, в Ливорно, уже раньше с эскадрой Козлянинова. В Черном воевал с турками, в Белое море ходил, из Архангельска на фрегате возвращался, командовал «новоизобретенными» кораблями Донской флотилии.

— Изрядно вас бросало, однако. Ну и какова плата?

Ушаков обернулся к Сухотину, тот объяснил сам.

— Тысячу рублей единовременно и по сто пятьдесят рублей столовых ежемесячно.

Павел и Мария Федоровна переглянулись.

— Богато живет флот! Расходы чрезмерные.

— Нет, ваше императорское высочество, — не согласился Сухотин, — не богато, а тяжело. Восемьсот человек в госпиталях, двадцать восемь умерло, и просим вас исходатайствовать нам помощь, а их семьям вспомоществование.

Павел задумался. Он не знал, главное или второстепенное флот, хотя и был приписан к нему. По совету Панина он хотел обо всем подумать самостоятельно. Тот советовал ему заниматься и изучать лишь то, на что должно обращать внимание, «не отвлекаться в сторону, к предметам, не имеющим отношения к плану. Не тревожиться тем, что недостойно возбуждать беспокойство». «Побольше бодрости, со временем все дается, и терпение и прилежание», — напутствовал Панин. Да где он? А вести разговор с подданными он решил не лицемеря. Еще в Риге он обрушился на беспорядки в военном ведомстве, резко заметил: «Если бы мне надо было образовать себе политическую партию, я бы мог умолчать о подобных беспорядках, чтобы пощадить известных лиц. Но будучи тем, что я есмь, для меня не существует ни партий, ни интересов, кроме интересов государства... Я желаю лучше быть ненавидимым за правое дело, чем любимым за неправое». Вот и этим морякам сказать надо, что не все у них в порядке, не все отлажено. Стал делать замечания, они согласились, ибо где же корабль без недостатков. Стал расспрашивать про тактику морского боя, они здесь отвечали бойчее и четче. Обратился к Сухотину:

— Если перед вами вражеская эскадра, как вы выстраиваетесь?

— В кильватерную линию.

— А если я захочу по-другому?

— Это невозможно.

— Объясните.

— Сие заведено уставом.

— Ну а если изменить устав?

— Невозможно. Но вы ведь...

Ушаков, который чувствовал почему-то неизъяснимое волнение, сделал шаг вперед и решительно перебил Сухотина:

— Думаю, что сие возможно, ваше императорское величество! На это надо просто решиться.

— Ну и решайтесь, капитан, думаю, с вашей решительностью вам никто этого не запретит.

Павел хлопнул в ладоши, снял шляпу и протянул ее камердинеру.

— Все, хватит. Голова кружится, а цесаревне худо. Давайте обедать. Стрельбы отменим.

На шканцы стали выдвигать столы, кресла, подавать блюдо за блюдом. Капитан и свита отступили в сторону, освобождая место для трапезы. Ушаков оперся о поручни и задумчиво глядел в бирюзовую зыбь генуэзского моря. Скоро им предстояло снова устремиться вдаль, в опасный и бурный поход, что приведет домой, на родную землю, в Кронштадт, Петербург, а может, и в Рыбинск и Бурнаково, к матери, в отцовский дом, на Волгу, к...

Нежная прохладная ладонь легла на его руку. Он вздрогнул и провел глазами от кончиков пальцев до полураскрытых губ... Сегодня здесь все было необычно, вдали от Отечества на корабле присутствует наследник императорского престола, его окружили блистательные Салтыков, Юсупов, Куракин, многочисленная свита, он не удивился бы, если бы на палубу вступила и сама императрица Екатерина, но...

— Полина, вы?..

— Да, милый Ушаков, я уже несколько минут наблюдаю за вами, а вы не чувствуете моего взгляда. Отвыкли... — и она нежно провела по руке капитана.

— Я и не привыкал, — о горечью прошептал Федор, — но позвольте, как вы здесь?

— Я в свите ее императорского высочества с фрейлинами Борщовой и Нелидовой, с ее подругой Тилль. Все необычно и тяжко. Но вот вы... и все тяготы путешествия оправданы. Как чудесно кругом...

Обед для Ушакова прошел в полусне. Он не слышал тоста Павла, веселого гомона свиты и шуток офицеров, а глядел и не мог наглядеться на расплывающиеся голубые глаза сидевшей напротив и грустно улыбающейся Полины. У трапа она незаметно вытерла слезинку и подала на прощанье руку:

— Это вам, капитан!..

Кареты запылили и скрылись в оживающей зелени кустов. Ушаков разжал ладонь. Там лежал маленький красный коралловый крестик.

Высокий седой граф Иван Григорьевич Чернышев сидел прямо, не сгибаясь, не позволял себе расслабиться даже в одиночестве. Лишь растопыренные аристократические, длинные его пальцы, постукивая по заполненным цифрами бумагам, проявляли живость мысли. Она же была напряжена и, как всегда, нацелена на флотские дела.

Силой Фортуны стал он во главе морского дела России. Фактически во главе. Президентом Адмиралтейств-коллегии были наследник великий князь Павел Петрович, что еще в малолетстве был назначен таковым, получив звание генерал-адмирала. Чернышев же при новой императрице был назначен сначала членом Адмиралтейств-коллегии и затем заместителем президента. С молодым двором, как называли окружение Павла, он, как и его браг Захар, президент Военной коллегии, в дружеских связях пребывал. С Павлом часто беседовал, обедая у того в Гатчине, участвовал в играх, морские знания старался передать, с кораблями, устройством их познакомить, интерес к морю возбудить. Будущий император! Познает море, полюбит морское дело в юношеском возрасте — в зрелом своим детищем флот считать будет, а он, Иван Григорьевич, пребудет и впредь советником и дела вершителем. Однако же заметил, что императрица сих его стараний не ценила и не поощряла, а наоборот. Как-то походя бросила, что пора перестать быть комнатным генерал-адмиралом, с детскими игрушками кончать, следует и серьезно флотом заняться. Он хотя с Павлом и не порвал, но все силы на реальный флот переместил. До Екатерины во флоте Российском все было: и победы блестящие, и поражения, взлеты и падения обозначались. Императрица властно определила: флоту морскому возродиться. Тайно же, как видел он, мечтала превзойти петровские времена победами. По своей всегдашней привычке избрала для дела людей самых умелых, энергичных, способных постичь дело. Из-за границы смелых и храбрых капитанов пригласила. Один Самуил Грейг чего стоит. Шашни, правда, вокруг него масонские ведутся. Да и это ныне короне не вредит. А что будет далее — посмотрим. Рядом с таким умельцем искатели заработка, темные личности. Но императрица к ним благоволила, к этим Мазини, Ноулсам, Эльфинстонам. Сам Иван Григорьевич лишь после воцарения Екатерины принял предложение вступить в морскую службу, стать членом Адмиралтейств-коллегии. Знал за собой умение быть настойчивым, служить верно, ненасытность в чтении книг не только отечественных, но и иноземных, ибо постиг языки, служа в посольствах в Берлине и Копенгагене. Морского дела до этого досконально не ведал, но, попав в коллегию, многое постиг и изучил. Корабли полюбил словно существа живые. Известно ему было, какие из них где строятся, когда опускались они на воду, какая потребность в материалах на их строительство, сколько штату положено для плавания. Ревниво смотрел на покрой парусов и высоту мачт кораблей английских и голландских, считая их лучшими в мире. Иностранную коллегию завалил просьбами, вопросами — пусть узнают посланники: сколько каких судов, где построено? Какова высота мачт, какие новшества в парусах, каков такелаж, из чего новые тросы делают, что в артиллерии диковинного? Какова обшивка на судах в южных морях, чем конопатят, нельзя ли лучших мастеров корабельных пригласить в Россию?

Некоторые из посланников отмахивались, относились нерадиво к просьбам, другие добросовестно изучали кораблестроение, к местным властям за помощью обращались. Англичане за границу своих мастеров неохотно отпускали — секреты берегли, но к себе разрешали приезжать учиться: знали — лучше британских верфей нету. Но русские подмастерья, что приезжали на выучку в британские земли, были приметливые: чертежи читали хорошо, порядок построения знали, понимали многое с полуслова, хотя слово-то английское знали вначале нетвердо. Прием ухватывали, все полезное постигали. Да и сам Иван Григорьевич накануне русско-турецкой войны был отправлен чрезвычайным и полномочным послом в Великобританию. В немалой степени способствовал тому, что англичане беспрепятственно эскадру Спиридова в Средиземное море пропустили. Дела исполнял иностранные, а повышение получил по службе морской. В 1769 году произведен был в полные генералы и стал вице-президентом Адмиралтейств-коллегии, будучи за рубежами Отечества. Возвратился и снова все силы флоту отдал. Хоть был бережлив, но на флот денег не жалел, благо императрицу убеждать долго не приходилось, она сама Коллегию упреждала, сыпала пожеланиями. Правда, прежде чем принять указ, опускала его для обсуждения в Коллегию. И тут уж адмиралы вели себя достойно, не кидались утверждать указ сломя голову, соглашаться из-за почтения перед высоким именем, не кивали без устали. Каждый досконально изучал, специалистов приглашал, в книги и чертежи заглядывал, и не раз, бывало, прожекты императрицы в другую сторону поворачивали. Императрица сердилась, но строптивцев не наказывала, старалась подловить адмиралтейцев на неосведомленности, незнании, отсталости (советники ее тоже не дремали). Бывало, что она права оказывалась. Радовалась как дите малое: уела мудрых старцев. Но и они не раз аккуратно ее на место ставили. Не так уж часто, больше она их упреждала. Да так и положено императрице. В 1772 году Чернышев получил указ Екатерины, держал его под рукой: «Обстоятельства требуют, чтобы мы имели будущим до 20 линейных кораблей с надобным числом других судов за исключением находящихся в Средиземном море, о чем приложите по Адмиралтейств-коллегии всевозможное старание, а также о том, чтобы на верфях было леса еще на 10 таковых кораблей для пополнения оного числа или по первому недостатку в лесе не было». Екатерина считала: надобно быть сильной настолько, чтобы у Швеции не зародилось желание на успех в морском деле. Сказала ему твердо после английского дипломатического вояжа: «На востоке мы можем победить, если увеличим флот на Балтике».