— При нашем дворе умники не нужны. Они даже опасны. А меня так почитают таковым. Ибо я что думаю, то и пишу. — Увидев в глазах Ушакова недоверие, махнул головой. — Да нет, не простак я, а из истинных причин исхожу, из картины реальных дел, что свершаются. Они бы хотели думать, что тут все за короля едино выступают, а я им пишу, что наполнены все провинции королевства писаниями, возбуждающими в народе мятежнические мысли; все почти селения, принадлежащие дворянству, получили от господ своих приказания не признавать ни в каком случае королевской власти. В Петербурге выражают в сем сомнение, а я им пишу, что у содеятелей революции изобилие защитников.

Посланник выпил без передышки целый бокал неразбавленного керкирского вина, что привез с собой Ушаков, и почти прошептал, интимно назвав его по имени-отчеству:

— Так что, Федор Федорович? Правду говорить в донесениях или усладу вливать в царственные уши? — Откинувшись, с интересом посмотрел на адмирала. Ушаков относился к собеседнику серьезно, не ерничал, не егозил, потому и ответил прямо:

— Я всегда правду докладывал и докладываю всем вышестоящим особам. Не доложишь ее, ложь в полон заберет. Плохая для слуха правда вырастет еще больше, а добрая — отвернется. Так и не свидишься с ней. Несколько рапортов направил о плохом обмундировании, об отсутствии денег, о слабости помощи турок. Знаю, жалобщиком считают в Адмиралтейств-коллегии. А им бы ничего не делать, зады не подымать от кресел, не пресекать мздоимщиков и хапуг, не требовать исправления — глядишь, само и утрясется. Утрясется-то оно утрясется, но все на шкуре русского моряка, на достоинстве российского офицера, на силе нашей сказывается. Истинно, правда колючая, а от сего и не люба многим.

Граф кивал, подливал сам себе в бокал, раскраснелся от выпитого, оживился чрезмерно для своего тучного тела и звания и как будто о чем-то незначительном поведал, что их королевские величества хотят посетить адмирала.

— Хватит им в карты играть, пусть увидят, кто сила. Но раньше прими английского адмирала. Он тут главный. Может, даже к нему поехать надо первому, ведь герой Абукира, непревзойденный мастер маневра морского...

Ушаков насупился; он главный по званию, старше по возрасту, негоже ему ехать на поклон первому. Посол почувствовал перемену в адмирале, поморщился, что-то хотел сказать, но вошел вестовой и доложил — прибыла шлюпка с секретарем посольства господином Италинским. Граф помрачнел.

— Уже сюда добрался. Нет чинопочитания никакого, знает ведь, что здесь посланник, а лезет.

Ушаков вопросительно посмотрел на него. Граф тяжело вздохнул и встал.

— Я, батенька, пожалуй, поеду, а то голова что-то разболелась. О встрече с венценосными особами весть подам. Да они и сами отзовутся скоро. Знают ведь, кто их от головорубки спас.

Граф в дверях столкнулся с Италинским, тот вежливо посторонился, а посланник, что-то бормоча, вышел, оставив запах табака, померанцевой воды и какое-то беспокойство. Италинский в руках держал кожаный портфель и сразу стал доставать из него бумаги. Доставая, заговорил:

— Приветствуя вас, господин адмирал, хочу сразу вам всю картину военную на день сегодняшний показать. Все опасные силы для наших действий описать вам.

«Хваток», — подумал Ушаков, ответствовал:

— Ну что, я на дела всегда расположен. Докладывайте.

Сказал и смутился. Не подчинен ему посольский секретарь, а он скорее ему подчинен в политике военной. Но не повинился, промолчал, стал слушать. Италинский, как будто не заметив неловкости, стал рассказывать, в каком бедственном положении находится здесь двор королевский, что после летней резни в Неаполе происходит, где французы ныне в Италии обретаются, куда следует направить дальше эскадру. Чувствовалось, что знал, знал дело, но был сух, сдержан и не открывался. Вот ведь, как и Ушаков не знатен, а говорить с ним тяжелее, чем с графом Мусиным. Ну да бог с ним, с тактом. Главное — дело говорит. Спросил о Нельсоне. Италинский слегка оживился. Нет, спешить к нему не надо. Тому ведь самому спешно надо встретиться. Без русской эскадры ни Неаполь не защитить, ни Мальты не взять, ни Италии не видать.

— Поспешать надо к царствующим особам на поклон.

— Ну, я сначала все подсчеты закончу, что эскадре надобно для дальнейшего перехода. А сие — Неаполь или Мальта?

— Вам нет надобности сие считать. Я уже это произвел и имел честь его превосходительству доложить просьбы.

— Как же вы сие произвели, не зная доподлинной нужды?

Италинский начинал сердиться и с видимым неудовольствием раздельно по слогам вывел:

— При-бли-зи-тель-но.

Ушаков с огорчением, что не нашел близкого по рачительному духу человека, устало, но твердо сказал:

— На флоте, милостивый государь, ничего приблизительно делать нельзя. Все надо делать точно, иначе на дно морское все пойдем, рыб кормить.

Августовский день был до нестерпимости жаркий, но в каюте Ушакова стояла прохлада. Матросы все протерли влажными тряпками, открыли двери, и легкий ветерок гулял по всему помещению. На столе было разложено несколько карт, стояла ваза с благоухающими цветами, в углу на столике подготовлены четыре прибора для обеда. Ждали Нельсона.

Федор Федорович встретил Горацио, посланника Гамильтона и его супругу у трапа, крепко пожал левую руку и молча показал на вход в каюту. Пропустил их вперед и, попридержав за локоток леди Гамильтон, помог ей спуститься по ступенькам...

Эмма окинула быстрым взглядом каюту, задержала его на картинах и, не ожидая приветствия, с непосредственностью женщины, воскликнула:

— О! Адмирал любит искусство!

— Прошу садиться, господа! — пригласил Ушаков. Сам же, стоя, продолжил: — Мы сердечно рады приветствовать вас, славных представителей могущественной державы союзников. Я имею честь приветствовать на русском корабле вас, милостивый государь адмирал, чьи победы стали известны среди всех моряков. Они не только плод удачи и воли всемогущего, они плод вашего искусства. И я рад, что могу лично засвидетельствовать мое искреннее почтение и уважение к вам.

Нельсон, по-видимому, не ожидал услышать такое признание, его единственный глаз потеплел, он неожиданно встал, приложил руку к сердцу и поклонился в сторону русского адмирала. Ушаков ответил тем же и продолжал:

— Я приветствую здесь вас, глубокоуважаемый лорд — английский посланник сэр Гамильтон. Воли наших правителей привели нас сюда, и мы хотели бы согласовать наши планы на будущее.

Ушаков сделал поклон в сторону Гамильтона и повернулся к леди Гамильтон.

— На морские корабли редко ступает нога женщины. Есть даже поверье, что тогда они приносят несчастье морякам...

Английский посланник с равнодушным вниманием слушал Ушакова, Нельсон же весь напрягся, готовый ответить резкостью. Федор Федорович широко улыбнулся.

— Ваша несравненная красота, я уверен, приносит только удачу, и я надеюсь, что после вашего посещения она не обойдет русские корабли.

Метакса, помогавший переводить разговор, загордился своим адмиралом и как можно точнее постарался перевести комплимент.

— Вот уж не ожидала, что вы такой галантный кавалер, — вспыхнула Эмма. — Смотрите, какой рыцарь, — обратилась она в промежуток между сэром Гамильтоном и Нельсоном. — Да еще эти картины! Чудесно, адмирал, чудесно!

Нельсон, который начал расслабляться, снова как-то сжался: четко проявились скулы, заходили желваки, он резко задышал. Ушаков не обратил внимания на перемену в адмирале, пододвинул ему карту и, как бы приглашая к главному делу, обратился сразу ко всем:

— Мне хотелось бы, господа, четко обозначить наши совместные действия. Я готовился идти согласно вашим просьбам и повелениям моего императора к Мальте. Сейчас последовала просьба идти к Неаполю. Каковы на сей счет ваши мнения?

Только после этого Ушаков сел и внимательно оглядел присутствующих. Сэр Гамильтон опустил взор вниз и глубокомысленно молчал. Эмма глаз не отвела, на ее тонких губах играла недоверчивая улыбка. Нельсон подтянул карту за угол и указал пальцем на север Италии.