Она прокрутила вниз, и там, чуть ниже фотографии чемпионата, была информация, в которой она нуждалась. Да, они соревновались.

— Выключи экран, — ворчал Дэнни. — Черт тебя подери!

Изобель закрыла страницу. Она выключила монитор, затем встала.

Ступая вокруг кресла-мешка Дэнни и пиная в сторону его школьную обувь, она присела на его кровать.

— Гррррр, — прорычал он в подушку. — Что тебе нужно?

Изобель подтянула колени, и легла на край узкой односпальной кровати ее брата. Поворачиваясь лицом к его спине, она обняла его.

— Отстань от меня, — заворчал он, но не пошевелился, чтобы отстраниться или оттолкнуть ее.

В течение долгого времени он позволил ей лежать рядом, и она уставилась на его затылок, на его темные волосы, а затем на стену, на плакат Дарта Вейдера, висящий на ней.

— Ты чокнутая, — пробормотал он.

— Я знаю, — прошептала она.

Гул компьютера Дэнни замедлился и замолчал, PC вернулся ко сну.

— Я сожалею, что твой парень пропал, — сказал он, его слова поразили ее, застав врасплох.

Она почувствовала, как внезапно защипало в глазах. Ее горло сжалось, и она сглотнула, стараясь не заплакать. Она закрыла глаза, и, несмотря на все свои максимальные усилия, теплая слеза скатилась по ее щеке и упала на наволочку с Трансформерами.

— Я надеюсь, что они найдут его, — сказал он.

— Да, — сказала она скрипучим голосом, справляясь со своими эмоциями, — я тоже.

Дэнни снова притих, и под своей рукой, она почувствовала, что его дыхание углубилось. Она видела и чувствовала, как его грудь вздымалась и опускалась. Равномерное движение качало ее руку и, как бальзам, смягчало ее боль.

Изобель осторожно поднялась с постели Дэнни, прилагая все усилия, чтобы не разбудить его снова. Она встала босыми ногами на ковер и пошла через его комнату к двери. Она скользнула по темному коридору в свою комнату, стараясь, чтобы дверь не издала ни звука, закрываясь позади нее, поворачивая кнопку защелки, чтобы закрыться на замок. Затем она сделала то, о чем до этого момента она запретила себе даже думать: она достала куртку Ворена со своего шкафа и, сидя с ней на краю кровати, прижала ее к груди.

Она прижала воротник к губам, вдохнула запах. Грубая ткань все еще хранила его запах, напоминая ей мгновения, когда они были так близко. Она прошлась по длине рукава кончиками пальцев, вспоминая, чувствуя, как его тело прижимается к ее, и вкус его губ.

Изобель надела куртку, засовывая руки в рукава. Ее вес лег ей на плечи. Она обняла себя, представляя, что это он сейчас обнимал ее, а не эта пустая оболочка, не эта оставшаяся реликвия.

Она почувствовала что-то в правом кармане.

Изобель замерла.

Не глядя, она засунула руку внутрь... и прикоснулась к краю гладкой бумаги.

Она достала сложенный лист бумаги. Записка.

Она была покрыта пеплом, остался след от ее большого пальца. Приоткрыв рот, она уставилась на записку, наполовину ожидая, что она распадется от ее прикосновения.

Не распалась.

Она медленно открыла бумагу, обращаясь с ней, как будто это был раненый воробей. Она могла сказать по тому, как была смята бумага, что она была торопливо спрятана в карман ее автором, как будто нужно было убрать это, прежде чем кто-то мог увидеть.

Фиолетовое письмо, его письмо, исписанное красивым извилистым почерком. Ее глаза проследили линии, впитывая каждое предложение, каждое слово.

В тени мира снов он ждет. Он смотрит через открытое окно в мир, который он так стремился создать. Сейчас широкий, безрадостный и пустой, разоренный — как и он — он выполняет его желание. Он принадлежит ему.

Но он не может сравниться с памятью о ее глазах. Синяя лазурь, теплая, как летнее небо.

Если бы он мог попасть в их мир.

Если бы он мог.

Теперь он пишет конец истории, что Тоскливая Полночь — слишком поздно, последний час — пройдет без него. Он всегда должен был, теперь он это знает, закончить этот путь.

Как по кругу, всегда возвращаясь на то же самое место.

Моя красавица, моя Изобель. Моя любовь. Ты просила меня подождать. И я жду.

Для всех, я знаю, это только сон.

И когда, во время сна, мы, наконец, проснемся, я увижу тебя снова.

Изобель уставилась на бумагу в дрожащей руке, которая смогла сделать намного больше, чем жгучие воспоминания, темно-фиолетовые чернила, которые составляли ту последнюю строку.

Несмотря на его буквальное значение, она знала, что он хотел сказать "до свидания".

Никогда, подумала она, прослеживая кончиком пальца по водовороту тех тщательно выводимых букв. Тысячу раз никогда. Они были переплетены теперь, безвозвратно. Начиная с того дня, когда он написал на ее коже. И если этот разрыв между ними теперь расширялся вне границ времени и пространства, снов и действительности, она все еще верила, что есть способ пересечь его, способ сдержать свое обещание. Должен быть.

Изобель медленно опустила записку, чтобы смахнуть свободной рукой непрошеные слезы.

Ледяной воздух прошелся позади нее, заставляя ее вздрогнуть. Ветер ужалил ее щеки и расчесал холодными пальцами ее волосы. Она обернулась, глядя поверх плеча.

Ее окно. Оно было открыто. Она нахмурилась, пытаясь вспомнить, как открывала его.

Кружевные занавески трепетали и шептали в свежем ветре, белая ткань они скользила по стенам, создавая звук, похожий на плеск отдаленных волн.

Ветер, поднявшись снова, стал более жестоким, с намеком на острый звон надвигающейся зимы. Он потянул и дернул записку в ее руке, как будто хотел вырвать ее.

Повторно сворачивая бумагу, Изобель стояла, дрожа. Она обернула куртку плотно вокруг себя, засовывая руки в карманы. Она обошла свою кровать и подошла к окну, но остановилась при виде своего отражения в зеркале над комодом. Там, вокруг площади черной и пустой ночи, она видела, как белые кружевные занавески трепетали. Они махали ей, как два призрака на ветру, пока каждый не принял форму знакомой фигуры — окутанной прозрачной белой тканью, с прекрасной кожей, белее снега.

Он стоял на самом дальнем краю скалы, сапоги заляпаны в пепел.

Как когтистые пальцы, черные скалы, торчащие над неподвижными водами, указывали на далекий горизонт. Огромное неподвижное море, белое полотно, как смерть, распространилось широко и далеко от него. Оно встречалось на горизонте с тонкой черной линией, которая отделяла его от фиолетового неба.

За его спиной стоял каркас — руины некогда величественного дворца, а теперь разрушенной конструкции давно забытых слов и мыслей — застыв в забвении.

Ворен закрыл глаза, позволяя мертвой пустоте вокруг него заглушить свой разум и по-прежнему живые ритмы своего тела до тех пор, пока все, что он ощущал, это гул статической тупой вибрации, такой естественной здесь, как дыхание. Его внимание отвлекло ощущение прохладной, мягкой розовой атласной ленты, что он крепко сжимал в кулаке.

— Почему ты возвращаешься в это место каждую ночь?

При звуке ее голоса, музыкального и глубокого, Ворен открыл глаза, но даже не обернулся. Если бы он посмотрел, то он бы поверил снова, попав под гипноз этого лица цвета слоновой кости в обрамлении бесконечных волн черных волос.

Его взгляд сузился на горизонте. Он хранил молчание, пока ветер шевелил его волосы, убирая их с его глаз. Она сомкнула холодные пальцы на обнаженной коже его руки.

— Но не забывай, что это она оставила тебя здесь.

Далеко внизу замерзшее белое море стало сгущаться. Беспокойные волны плескались, набегая рывками на скалы и ударяясь о них, словно проверяя их на прочность.

Волна белой паутинки коснулась его слева, когда она подошла и встала рядом с ним. Ветер закружил с еще большей скоростью, бросая ее волосы в лицо.

Шум моря внизу приподнимался от шепота до рева. Волны разбивались, скручивались и снова бросались, как самоубийцы, на остроконечные скалы.