А воеводы с архимандритом этой дружбе даже и не противятся, только велят у супротивных выведывать поболее об их замыслах и, если возможно, кого-то улавливать и в плен брать.

Так третьего дня поймали пана Мартьяша, сапегина трубача. А сегодня еще привели в монастырь другого пана, немого и глухого. А возраст и сила у него великие, и очень страшен, что и не сказать, человек ли, медведь ли.

Первый же пленник, Мартьяш трубач, лицом красив и статен, и разумен весьма. Привел же этого Мартьяша в город троицкий слуга Пимен Тененев.

Воевода князь Григорий говорит:

— Сей пан знатный, его к жерновам не поставишь. Веди в сыскной приказ, может, чего сведаем, а потом казнить его.

Воевода-то думал, что поляк по-русски не поймет, однако же тот стал ему ответствовать ладно и скоро, слов не коверкая. Сказал:

— Помилуйте, пан воевода. Я не затем вашим людям сам поддался, чтобы меня, как барана, на углях поджаривали, а после голову отсекли. Ведь я хоть и крещен в люторской вере, но, проживая в украинных землях, в городе Киеве, частенько хаживал в православные храмы, и мало-помалу прилепился сердцем к вашей вере. Безо всякого лицемерия скажу, что ваша греческая вера есть истинная, а наша поганая лютеранская есть богомерзкая ересь и горькое заблуждение умов. Поэтому, если будет мне дозволено, хочу вам верно служить и голову свою, если надо, положу за дом Пресвятой Троицы и православную веру.

Троицкие же люди, стоявшие кругом, головами кивали и меж собою шептались: «Вот молодец пан, какие правильные и разумные речи говорит». Потому что видели, что пленник веру нашу хвалит нелицемерно. А воевода спросил того Мартьяша:

— Какая нам от тебя польза? В чем твое умение?

— Я, — говорит пан, — в пушках и пищалях знаю толк, умею орудия точно прицеливать, чтобы били без промаха. А еще в грамоте польской сведущ и с писаного могу переводить.

И решил воевода этого Мартьяша помиловать и пытке не предавать, а пока испытать его верность.

Эти два поляка, о них же я прежде писал, Мартьяш и Немко, оба стали служить верно дому Пресвятой Троицы. И оба теперь в большой чести, потому что многих воинов стоят. У нас же ратного люда совсем мало осталось, да и те обессилели.

Немка, того поганые псы лютеране пуще смерти боятся и бегают от него, не смеют нападать. А он, как войдет в раж, одолеваем бывает жестокими судорогами, так что и после схватки долго не может рук разжать и оружие положить.

А недавно, тому с неделю, во время вылазки этот Немко и другой славный наш воин, слуга Анания Селевин, отрезаны были от троицкой дружины. И, среди пней бегая, спасались. Литовские же люди увидели Ананию и ополчились против него. Ведь его во вражеских станах каждый в лицо знает и давно мечтают убить, великий урон ведь терпят от него при каждой вылазке.

И вот целая рота проклятых богоборцев копейщиков стала на Ананию наступать; и ранили под ним коня. Немко же, увидев товарища своего в беде, выскочил внезапно из-за пня и давай стрелять в супротивных из лука. И Анания встал с ним рядом и тоже стрелял, а они оба хорошие стрелки. И так они вдвоем бились крепко и большую вражескую рать сдерживали до тех пор, пока не подоспело им на выручку троицкое воинство. Ананию в том бою ранили из пищали в ногу, в большой палец. И вся нога у него распухла.

Расскажу и о другом поляке, о пане Мартьяше. Он теперь с воеводой князем Григорием в одном доме живет, и воевода ему во всем доверяет. А Мартьяш в военной науке сведущ и многие добрые советы воеводам дает, и всегда по его слову выходит. У пушек наших он поправил прицелы, и стало сподручнее стрелять по подъезжающим к городу. А ходит этот Мартьяш в одеждах светлых, и все, глядя на него, радуются сердцем, потому что видят его неусыпное радение о вере православной и о Сергиевой обители.

Нынче я с Мартьяшем беседовал о всяких важных делах.

— А скажи, — говорю ему. — пан Мартьяш, почему ты решил на нашу сторону переметнуться? Ведь нас мало и дела наши плохи, скудость большая, к тому же и моровое поветрие.

— На то, Данило, есть много причин, и не так уж безрассуден мой поступок, как иным думается. Во-первых скажу, как и воеводе говорил, что мне по сердцу ваша православная вера. И мужество ваше, и стойкость, с какими вы обитель свою защищаете от множества превосходящих вражеских сил, весьма меня к вам расположили, и я увидел, что дело наше неправое. А ополчение наше литовское и казаки — большею частью воры, а не воины, только о грабежах помышляют и ради наживы готовы честь свою и душу продать. А этот человек, за которого мы стоим, называющийся Димитрием, вовсе не тот, что царствовал на Москве. Об этом многим известно и в Тушине, и здесь под Троицей. И поскольку московские люди царя Димитрия видели живым, то этот самозванец не сможет свой обман скрыть, и потому царского престола он никогда не достигнет. Потому-то тушинцы и не спешат Москву брать, а пользуются Димитриевым именем для прикрытия воровства своего: так им честнее выходит русских людей обирать.

— А говорят, пан Мартьяш, что царица Марина Юрьевна, некрещеная воровская латинка, признала царика тушинского своим мужем. Как только не стыдно ей!

— Она поначалу, еще не видев его, думала, может, и вправду спасся муж ее. Ведь он умен был и отважен, и судьба ему от Бога выпала предивная, мог бы и спастись. Но когда уже панна Марина к самозванцеву табору подъезжала, один поляк, честный человек, поведал ей правду, что царем в Тушине нарицается вовсе не ее муж. Поляка этого после казнили. А Марина плакать стала и упрямиться, и ехать дальше не хотела. Но посланники самозванца пригрозили ей смертью, если не сделает все, как ей велят, не признает вора своим мужем. И ничего ей не осталось, как уступить.

Вот что поведал мне пан Мартьяш.

А народу в городе у нас осталось мало: четыре ли, пять ли сотен всего. Да из этих лишь немногие к делу годны.

Оленка все хворает, совсем худо ей.

Померла Оленка.

Прокляты вы, окаянные нечестивцы, ругатели веры Христовой, душегубы! Все прокляты: Сапега, Лисовский, самозванец тушинский, польские и литовские люди, а пуще прочих русские изменники, и все, кто на братьев своих с оружием ополчается, кто ради алчности своей или властолюбия не стесняется пролитием крови человеческой. Гореть вам в аду вечно! Да порвут вас черти на куски клещами огненными! А если и сам я за злые проклятья с вами вместе на вечную муку обрекаюсь, то и пусть.

Назад тому две седмицы во время обычной вылазки расхрабрил господь на супостатов Никифора Шилова и стрельца Нехорошка. Прискакал тогда внезапно кровопийца Александр Лисовский с казаками своими, и стал троицких людей теснить и острием меча пожирать, словно лютый волк агнцев. На Лисовском же был сверкающий доспех, а конь под ним красивый и могучий.

Никифор с Нехорошком, увидев его, распалились сердцами, призвали святого отца нашего Сергия чудотворца, и поскакали на своих меринах. И, в самую гущу вражеской рати пробившись, Никифор убил коня под Лисовским, а Нехорошко ранил его копьем в бедро. Троицкие же люди, видя такое геройство, отступать перестали, ударили крепко на врагов и отбили у них Нехорошка и Никифора. И те невредимыми вошли в город.

Праздник святого отца нашего и застуника Николы чудотворца.

Архимандрит Иоасаф в храме Успения Богородицы освятил в приделе храм святого Николы. И все мы молились с усердием об ослаблении гнева господня на нас, чтобы мор и болезни прекратились. А иные из недужных уже теперь стали выздоравливать. Знать, не оставил нас Господь милостью своей окончательно.

Благословен Господь Бог наш! Разгневавшись, слегка поразил; помиловав, премного возлюбил; избавит он нас конечно от всех бед, если в вере не ослабеем и будем стойкими.