Устремились наши рати на Красную гору, на Клементьевское поле и на Волкушу, и к Келареву пруду. Налетели, словно вихрь, на литовские роты и втоптали их в сапегины таборы. Тут выходит Сапега со всем воровским воинством, и учиняется великий бой, какого еще мы не видывали. Не было слышно голоса человеческого из-за пищального стреляния, грома оружия и конского ржания; солнце от порохового дыма помрачилось; земли не стало видно от множества мечущихся тел; снег кругом покраснел от крови; тут и там падали мертвые трупы.

До полудня длился бой; потом разошлись рати. И стало нам со стены видно, что все поле покрыто изрубленными телами. Но много больше полегло еретиков, наши же мало людей потеряли.

Была у нас радость великая; сделали пир. Григорий же Волуев за столом сидел молчалив, вина не пил, ни на кого не глядел. Мы же его премного славили, но он так и не оказал нам чести и с нами не выпил даже и за свое здравие. Люди же говорили меж собой, мол, лежит на нем зарок: не пить вина, ни пива, ни меда, пока не сгинут все враги земли русской. Или же: пока не будет господин его князь Михайло Васильевич на престоле московском.

Одну лишь ночь провел Григорий Волуев с полком своим в Троице и наутро воротился к князю Михаилу, исполнив заповеданное ему. А перебежчики от врагов рассказали, что после вчерашнего боя напал на еретиков великий ужас, и все они в недоумении. Сапега же всею властью своей не может удержать разбегающихся.

Вот и конец. Слава богу всемогущему, всеблагой заступнице нашей пресвятой Богородице, святым отцам нашим великим чудотворцам Сергию и Никону! Снялись внезапно со своих мест полки еретические и побежали нестройно от обители прочь, никем не гонимые, бросив таборы, и даже многие дорогие вещи, и коней, и всякие припасы.

Мы нынче их опустевшие становища обходили и множество добра внесли в монастырь. А Давид Жеребцов на радостях вина перепил и, под стол упав, премного всех насмешил.

Хоть и помыслил я было завершить свое писание, но все же продолжу. Не все еще враги Российского государства истреблены, и не все христианские земли князь Михайло освободил и от еретических полчищ очистил. Бог даст, и я еще увижу что-либо достойное упоминания для потомков. А когда еще жив был пан Мартьяш, которого наши по неразумию и ради ложных наветов казнили смертью, то я ему свое писаньице показывал. Он же меня похвалил и поведал мне, что не я один, но многие люди, которые нынче в России воюют за ту ли, за другую сторону, пишут такие же книги на память обо всем, что видели сами или слышали от людей. Зовется же такая книга не летопись, а денник (это по-польски). И от этих писаний не только потомкам польза и научение происходит, но и самим писателям корысть. Потому что иноземец, как приедет домой в свое латинское государство, сразу понесет свой денник печатникам, а те печатники сделают ему списков тридцать, а то и сорок, и продают их по пяти рублей. Я-то, сами знаете, не для корысти пишу, а для памяти, или для развлечения, и того ради, что уже привык писать и бумага у меня осталась.

До сего дня мы держали крепую стражу и всё ждали, не вернется ли Сапега. А нынче пришли в Троицу государевы черные люди из-под Дмитрова и сказали: сапежинцы-де все в Дмитрове заперлись и против Троицы промышлять больше не хотят и не смеют.

Узнав об этом, архимандрит Иоасаф велел в колокола звонить. И, отслужив молебен, послали старца Макария со святою водой в царствующий град Москву известить государя царя Василия и келаря Аврамия о нашем счастливом избавлении. А другие иноки поехали по селам и деревням троицким поискать, если где какие людишки живы остались, то идти бы им всем сюда к нам на подмогу. Потому что работы у нас теперь много. И стены, и стрельницы, и кельи, и храмы многие у нас в осадных тяготах и от пушечного боя сильно обветшали, а многое сгорело и вовсе развалилось. И мельницу надобно починить. А еще хотят стены на две сажени надставить, чтобы ядра в монастырь не залетали.

Поехал я со старцем Евстафием и со слугами собирать людей и запасов в Троицу. Я-то поначалу едва на коня влез, да чуть не упал, а после пообвык и теперь крепко держусь. Даже меня похвалил слуга Пимен:

— Глядите-ка, — сказал. — Данило-то наш ажно две версты проехал, не упавши.

Доехали мы до села Девулина, от обители семь верст, и вернулись ни с чем. Ехать тяжело, кони в снегу вязнут. Деревеньки все обезлюдели, а где и остались людишки, то чуть не донага обобраны сапежинцами и ни на что не годны, разве что на легкую работу. А многие, завидя нас, принимали за воровских людей и в подвалы хоронились.

А в одной деревеньке, когда приводили мы людишек к крестному целованию, то сведали от них, что они доселева крест целовали не Димитрию (сиречь вору тушинскому), а некому государю Ивану Павловичу, а кто он таков — бог весть. Теперьто я узнал, что это Сапегу так по-русски кличут. Стало быть, и этот вор о московском престоле помышляет.

Так и не нашли мы дельного народа, а привезли в монастырь только дюжину сирот, и больных, и убогих, чтобы им с голоду и холоду не пропасть, и восемь мертвецов для христианского погребения.

Прибежал в Троицу с Дмитрова боярский сын Ивашко Афанасьев, принес добрые вести. В Тушине-де конечное несогласие и расстройство и всякие междуусобицы. Приехали-де в Тушино от Жигимонта послы переманивать панов от царика к королю. Царик стал тех послов к себе звать. Паны же царику в ответ: у послов-де до тебя дела нет, а только до нас. Вор рассердился и стал кричать:

— Что еще за штуки, я царь или не царь?

А гетман Рожинский, главный воевода у царика, ему отвечает:

— Черт тебя знает, кто ты таков. Мы тебе два года служили, а ты нам и жалованья не платишь.

И замахнулся на царика рукой. Вор же испугался и в слезах к своей Маринке побежал. И в ту же ночь тайно утек из Тушина в навозных санях с одним лишь шутом своим.

А Маринка поганая осталась, и теперь ходит с воплем по Тушину простоволосая, слезы льет и кричит, чтобы поляки и казаки попомнили честь свою и крестное целование, и шли бы опять к мужу ее на службу. А Рожинский не велит ее слушать. Какие же казаки маринкиными речами прельстились и хотели ехать царика догонять, тех Рожинский повелел убить.

А русские изменники тотчас от вора отпали, но и к Шуйскому не пристали, а хотят идти под град Смоленск бить челом нечестивому королю Жигимонту.

Вот и дождались мы избавителя нашего, преславного и знаменитого столпа веры христианской, попирателя безбожных, гонителя неправды и прочая. Проще сказать, пришел наконец-то в Троицу князь Михайло Скопин с войском своим, а с ним Яков Понтусов Велегард (коего вернее писать Делагарди), и Християн Зомме со шведскими немцами и прочими иноземцами, и со многими русскими князьями и боярами и с великим множеством народа.

Уж было у нас в Троице звону! Пономарю-то Иринарху на колокольне не оглохнуть бы.

Князь Михайло с первейшими начальниками в обитель вошел с великою честью, а войско его кругом монастыря стало, ведь такому множеству у нас никак не разместиться. Благо, сапегины таборы, и землянки, и шатры многие остались в целости.

Поклонился князь Михайло святым мощам отцов наших чудотворцев Сергия и Никона, приложился к образу святой живоначальной Троицы. После молебна задал архимандрит Иоасаф честной пир князю Михайлу и всему воинству. Такого пира мы, троицкие сидельцы, давно уж не видывали. Всего на столах было в изобильстве: не только хлеба, и толокна, и гороху, и лещей сушеных, и овсяной каши, но и семги соленой, и дорогих вин фряжских, и разных сладких медов.