Это дело — дело дней былых,
Ой, да это дело, дело прошлого…
Куртатинцы для коней своих
Не найдут табунщика хорошего.
Судят-рядят десять дней подряд
На нихасе крытом в Даллагкау.
Двое есть достойных, говорят,
Цаликовы — Хуха́ и Нарсау.
Храбры Цаликовы сыновья,
Но припомнил кто-то осторожно:
«Тагауровы они зятья.
Наш табун доверить им не можно».
Быстры ноги у обидных слов.
И приходят жены, чуть не плача:
«Вас, как тагауровых зятьев,
Не хотят в табунщики назначить!»
Говорит Хуха́: «Честной народ,
Сам себя в табунщики я жалую».
День прошел, и вот Хуха́ пасет
Куртатинцев табуны немалые.
Ой, несметны эти табуны.
Как лихим соседям не позариться?..
И к Хухе́ приходит брат жены —
О делах и о здоровье справиться.
Стал пытать жены лукавый брат,
Посланный соседскими князьями,
Мол, когда едят, когда здесь спят,
Зорко ль смотришь ты за табунами?
Но в ответ Хуха́ из темноты
Свояку сказал такое слово:
«День ли, ночь — я не дремлю, и ты
Подобру иди, брат, поздорову».
Вновь к Хухе́, когда взошла звезда,
Шлют соседи свояка-злодея.
«Что, Хуха́, не спишь ты никогда?» —
Тот твердит, как бы Хуху́ жалея.
Говорит лукавые слова,
Песнь одну и ту же тянет снова —
Мол, не стоит святостью родства
Жертвовать из-за добра чужого.
Гонит свояка табунщик прочь —
Не люблю, мол, говорить напрасно я.
Час я сплю, когда проходит ночь,
В час, когда восходит солнце красное.
Ночь прошла, рассветный час настал.
Задремал Хуха́ в свой час положенный,
А злодеи через перевал
Тянутся тропою растревоженной.
Ой, пастух на зорьке увидал,
Как к коням злодеи подлетели,
Ой, он на свирели заиграл,
И достиг селенья звук свирели:
«Куртатинцы, снятся ли вам сны,
Может, сны вам очи ослепили?
Ой, угнали ваши табуны,
Вашего табунщика убили».
Песня понеслась за перевал,
Вдоль ущелья, ивняком повитого.
Первым эту песню услыхал
Цаликов Нарсау — брат убитого.
Что вдали за облако летит,
Расплываясь на четыре стороны?
Почему в том облаке парит
Птичья стая, кружат черны вороны?
Над горой не облако кружит —
Пар восходит от коня проворного,
И летит земля из-под копыт,
А не вороны кружатся черные.
Недругов Нарсау победил,
С их мечами сталь скрестил булатную,
Многих тагаурцев он побил,
Мстя им за потерю безвозвратную.
Многие отбил он табуны,
Убежать заставил рать лукавую.
Ну, а брату братовой жены
Голову отсек и руку правую.
Умер, говорят, от прежних ран
Или от иной какой-то хвори
Старый Тасолтанов Тасолтан
В Кабарде Большой, родне на горе.
Было у алдара, говорят,
Семь сынов и дочка Фатимат.
Говорят, он, старый, на прощанье
Сыновьям оставил завещанье.
Говорят, сказал он: «Коль умру,
Рода нашего не обесславьте
И свою красавицу сестру
Братскою заботой не оставьте!»
Он сказал им: «Девушка — цветок.
Без любви цветок цвести не станет.
Если не сорвет садовник в срок,
Пожелтеет лист, цветок увянет.
Приглядите Фатимат в мужья
Парня-удальца из самых лучших.
Пусть сперва соседские князья
Право сватать дочь мою получат.
После пусть посватаются к ней
Храбрые дигорские алдары.
А потом средь вольных узденей
Поищите — не найдется ль пары.
Может, будет всех других милей
Кто-нибудь сестрице вашей, гей!»
Рвется к Тасолтановым в зятья
Много всяких женихов богатых.
К братьям все окрестные князья
Посылают сыновей и сватов.
От гостей чванливых шум стоит
В доме Тасолтана, тихом прежде.
А невеста запершись сидит,
Не глядит на женихов заезжих.
Весть про эти странные дела,
Весть о том, как некая девица
И глядеть на женихов боится,
До дигорского дошла села,
Там — до Хамицаева Хамица.
И тогда на ум ему пришло
Тоже взять и попытать удачи.
И неспешно старое седло
Кинул он на спину рыжей клячи.
И поехал на свой риск и страх,
И предстал пред окнами девицы
В старых самодельных башмаках
В шитых-перешитых ноговицах.
На него алдары не глядят,
Но Хамиц кнутом из бычьей кожи
Щелкнул так, что даже Фатимат
Мигом встала с шелкового ложа.
И сказали братья женихам:
«Фатимат тому лишь будет пара,
Кто похитит и пригонит нам
Сто коней ногайского алдара».
Три прошло или четыре дня.
Женихи исчезли вдруг нежданно,
А Хамиц табун — сто три коня —
Пригоняет к дому Тасолтана.
Из окошка Фатимат глядит,
Видит, на дворе туман клубится.
Это не туман, а пар стоит
Над добычей храброго Хамица.
Роду Тасолтана, говорят,
С бедняком случилось породниться.
Отдали сестрицу Фатимат
Братья Хамицаеву Хамицу.
В доме было счастье, говорят.
Муж любил жену, и жили в мире.
Длилось их согласье, говорят,
Года три, а может, и четыре.
Молодым счастливо до конца
Жить бы, да завистники не дали.
Царгасати своего гонца
К братьям Тасолтановым послали.
И сказал гонец: «Случилось зло,
С мужем Фатимат живет неладно.
Пьет арак дигорское дзигло,
Мучает жену и бьет нещадно».
И тогда в Дигорию пошли
Месть вершить разгневанные братья,
И в глухих горах подстерегли
И убили собственного зятя.
И к сестре своей пошли потом
В дальнее дигорское селенье,
Чтоб вернуть сестру в отцовский дом,
Чтоб ее избавить от мученья.
Вот приходят братья, в дверь стучат
И в кунацкую идут все вместе.
Будто чует сердце Фатимат,
Что пришли они с недоброй вестью.
Братья видят на сестре атлас,
Тонкий бархат, пояс золоченый,
Что мужья спокон веков у нас
Покупают лишь любимым женам.
Плачут Тасолтановы сыны.
Поняли они, что совершили.
«Ты прости, сестра, что без вины
Мужа твоего мы порешили.
Ой, поверили мы на беду
Слову Царгасатовых проклятых.
Пусть оплакивают в их роду
Сыновей и внуков неженатых.
Пусть все женихи из рода их
Женихами так и умирают,
Пусть все их невесты до своих
Свадеб никогда не доживают».
Фатимат не слышит ничего —
Что ей покаянья и проклятья!
«Вы убили мужа моего
Ни за что, мои родные братья.
Не ждала от вас я, братья, зла,
Я всегда вас слушала, любила».
Фатимат с дубового стола
Ножницы булатные взяла,
Острием их грудь свою пронзила.
