— Ну и что? — спокойно возразил Жариков. — Раз ты «сексопатологию» прочитал, давай разбираться. Итак…

— Я там не всё понял, — осторожно сказал Андрей.

— Вот! — обрадовался Жариков. — Так прежде чем паниковать, надо понять. Сейчас разберёмся.

Андрей кивнул, с надеждой глядя на Жарикова.

Чёткие, академически строгие вопросы и по-ученически старательные ответы.

— Молодец, — кивнул наконец Жариков. — Действительно усвоил. — Андрей невольно улыбнулся. Впервые за время разговора. — И последний вопрос. Что из сказанного относится к тебе?

Андрей открыл рот, закрыл, судорожно сглотнул.

— Но, Иван Дормидонтович…

— Тяга к мужчинам у тебя есть, спрашиваю? — Жариков перешёл на более простые, почти житейские формулировки.

Андрей мотнул головой.

— Так какого чёрта ты мне голову морочишь?! — прорычал Жариков. — И себе тоже! Никакой ты не извращенец, запомни.

— А… а у меня и к женщинам тяги нет, — с робкой надеждой сказал Андрей. — Это… это ничего?

— Как ты на Новый год плясал… — хмыкнул Жариков.

— Это ж я не для себя, — вздохнул Андрей.

— А для кого? — терпеливо спросил Жариков.

— Для Колюни, — Андрей улыбнулся. — Он меня ещё на Рождество просил, ну, за него поплясать. Вот я и старался.

Жариков вздохнул. Ну, какого чёрта все, кому не лень, лезут туда, куда их не просят. Операцию сам себе никто не делает, а тут…

— Встретишь ты ещё её, свою женщину, Андрей, у тебя всё впереди. И всё у тебя будет.

— Да кому я нужен такой, — вздохнул Андрей.

— Ещё один на мою голову, — улыбнулся Жариков.

— А первый кто? — заинтересованно спросил Андрей.

— Врачебная тайна, понял?

— Понял.

Андрей уже успокоился, по крайней мере, внешне, и в его глазах появилось прежнее мальчишеское выражение лукавого любопытства. И всё-таки он опять вернулся к прежней теме.

— Так, что насиловали меня, это ничего? Да? Я… я ведь и раньше думал. Ведь нас всех ещё в питомнике надзиратели по-всякому… ещё до той сортировки, я же помню. И потом…

— Ничего, — кивнул Жариков. — Это твоё прошлое, Андрей. Нельзя давать прошлому власть над собой. Мало ли у кого что было в прошлом.

Андрей нерешительно кивнул.

— Да, мы… мы до сих пор иногда во сне кричим, вы… вы знаете об этом?

Жариков невесело улыбнулся.

— Не вы одни. Вы же живые люди, вот вам и больно.

Андрей вздохнул и встал.

— Спасибо, Иван Дормидонтович, я пойду тогда, да? Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Андрей, — кивнул Жариков.

Уже у двери Андрей остановился и обернулся к Жарикову.

— Так… так мне можно опять приходить к вам? С философией?

— Можно, — робкая надежда в глазах Андрей тронула Жарикова, и он повторил: — Можно.

— Спасибо, Иван Дормидонтович, — просиял Андрей. — Спокойной ночи.

И выскочил за дверь.

Жариков потёр лицо ладонями и стал собирать разбросанные по столу бумаги. Как же сидит в парнях прошлое, и как оно переплетается с новым, с тем, что они узнают, читают, и какой страшной силой обладают стереотипы. Стереотип отверженности. Ко всему прочему, к их зависимостям, фобиям, ещё и это. И похоже… похоже, это тоже входило в комплекс. Привязанность к хозяину как следствие отверженности среди рабов. Жажда найти защиту. Ласковые, привязчивые, бесконечно одинокие, запуганные… и расчётливо жестокие, рассчитывающие только на себя, убеждённые во всевластии насилия. Оборотная сторона… Ладно, всё это он уже обдумывал. Даже с Юркой обсуждали, ещё летом, когда решали, можно ли допустить парней к работе в палатах. Тогда они рискнули, о многом только догадываясь. Тот риск оправдался. И породил новые проблемы. А Крис давно не заходит, видимо, всё-таки сумел объясниться с Люсей, и пока там порядок, а потом… Люся ведь тоже… медицинский случай. Ну, тут надежда на квалификацию Криса. Шерман тогда спрашивал о сексотерапии, почему мы её не применяем. Применяем. Когда удаётся. Люся с Крисом как раз такой случай.

Жариков привычно оглядел убранный стол, попробовал дверце сейфа и закрыл шкаф-футляр. Всё, день окончен. Ещё на один день ближе к возвращению домой, на Родину. А какие там начнутся проблемы… лучше пока не думать.

Очередная «работа с картотекой» была в разгаре. На столе, кушетке, даже на стульях лежали карточки, у двери ведро с плавающей в нём тряпкой, а Крис и Люся, сидя в узком простенке между шкафами, упоённо целовались. Руки Криса уже несравнимо смелее гладили плечи и спину сидящей у него на коленях Люси.

— Ой, не могу больше, — выдохнула Люся, отрываясь от губ Криса. — Ой, Кирочка…

— Тебе хорошо? — робко спросил Крис.

— Ага! — вздохнула Люся, кладя голову ему на плечо. — Я только устала чего-то, давай так посидим, ладно?

— Ладно, — охотно согласился Крис.

Обхватив Люсю обеими руками, он плавно покачивал её, будто баюкал. Люся, доверчиво прильнув к нему, даже глаза закрыла.

— Кира, — она говорила, не открывая глаз, — а тебе хорошо?

— Ага-а, — таким же вздохом ответил Крис.

— А ты слышал, говорят, летом мы уедем. В Россию. Правда, хорошо? Ты хочешь уехать?

— Конечно, хочу.

— Мы… мы ведь не расстанемся?

— Нет, конечно, нет, Люся. Я всегда буду с тобой. Я…

Крис запнулся. Он хотел сказать о клятве, что даст ей клятву, и тут же6 вспомнил, что уже дал клятву, так что… нет, всё равно, это неважно, они же едут со всем госпиталем, они всё равно будут вместе.

— Люся, ты… ты ведь не уйдёшь из госпиталя? — решил он всё-таки уточнить.

— Конечно, нет, Кирочка, что ты? — Люся вздохнула. — Да мне и некуда идти. У меня же никого нет, все погибли.

Крис сочувственно вздохнул. Эту фразу он слышал много раз и знал, как нужно реагировать. Но Люсю ему было действительно жалко. Да ведь в самом деле, остаться одному, совсем одному… хреново, что и говорить.

— Люся, я всегда буду с тобой.

— Ага, Кирочка, спасибо, родной мой.

Криса всегда удивляло, когда Люся называла его родным, ведь никакого родства между ними быть не могло, он хоть и метис, но ведь не от русского же, ни в резервацию, ни, тем более, в питомник русский попасть не мог. Но никогда не спрашивал у Люси, почему та так его зовёт, да и всё равно ему, лишь бы Люся не гнала его, а он бы так до утра сидел.

— Мы будем вместе, Люся.

— Всегда-всегда, правда?

— Правда, Люся.

Люся только вздохнула, и их губы как-то сами собой встретились. Крис сильнее обнял её, прижал к себе, осторожно погладил по бедру. Его руки блуждали по телу Люси тоже… как сами по сбе. Он уже ни о чём не думал, и всё выходило само собой.

Крещенские морозы кончились. Часто шёл снег, мелкий и колючий, небо затягивали тучи, но солнце просвечивало уже не красным, а жёлтым пятном, и дни стали заметно длиннее. И с работы домой в первую смену Эркин шёл уже не в сумерках, а засветло, и Женя возвращалась не в темноте.

В выходные они днём ходили гулять все вместе. По Торговой улице, рассматривая витрины, к Торговым рядам, где в воскресенье рассыпался целый городок лотков и палаток со всяко всячиной, на рынок в Старом городе, туда обязательно с санками, и по дороге домой Алиса гордо восседала на санках в обнимку с заполненной чем-нибудь корзиной. Ходили гулять и на Новую площадь, где за дощатым забором на глазах вырастала громада необычного дома. О нём писали в газете, что это Культурный Центр. Была даже большая статья о том, что там такое будет. Эркин вечером на кухне читал эту статью вслух, спотыкаясь на длинных трудных словах вроде «библиотеки» и «квалификации». Читал он уже неплохо, и писал тоже, правда, медленно.

Отпраздновали день рождения Алисы. Позвать в гости всех её приятелей и знакомцев, с кем она носилась каждый вечер по коридору, Женя не рискнула: всё-таки это ж больше двадцати человек одной ребятни, а ещё и их родители… их всех и усадить-то негде будет. Но Зина с Тимом и детьми и, конечно, баба Фима были приглашены. Посидели в празднично убранной кухне, попили чаю с тортом, конфетами и другими вкусностями. Потом Алиса, Дим и Катя ушли играть в Алискину комнату, а взрослые ещё посидели уже за своими разговорами. А в коридор Алиса вышла с большим кульком конфет и всех угощала. Шесть лет всё-таки исполнилось, не шутка, осенью в школу пойдёт.