— Тоже нормально, — усмехнулся Эд.

За окном молодая яркая зелень, поля, свежепокрашенные поверх заплаток дома или остатки развалин. Всё то же. Андрей смотрел и ждал, когда начнётся Россия.

Марья Петровна не спеша, обстоятельно укладывала в большую дорожную сумку тщательно отобранные вещи. Бурлаков с невольной улыбкой смотрел на её ловкие аккуратные движения.

— Гаря, я поеду с тобой.

— Спасибо, Маша, но, — его улыбка стала горькой, — я хотел бы, чтобы меня ждали.

— Хорошо, — кивнула она, сдаваясь. — Я буду писать тебе.

— Ну конечно, — с энтузиазмом согласился Бурлаков. — А я при первой возможности позвоню.

Марья Петровна улыбнулась с ласковой насмешкой.

— Это с «поля»? Не обещай невозможного, Гаря.

— Ох! — Бурлаков в восторге закатил глаза. — Ох, тыщу лет меня не воспитывали.

— Для тысячелетнего, — Марья Петровна чмокнула его в висок, — ты очень даже неплохо сохранился.

Они шутили и дурачились, как студенты. Но ведь и в самом деле, они сейчас… у них же всё только начинается. Он уезжает в «поле», в экспедицию, на всё лето, как и положено студенту. Вот оно и наступило, заветное: вернуться и начать всё заново.

— Гаря, я тоже, скорее всего, уеду. На месяц.

— Конечно, Маша, я понимаю.

Разумеется, он понимает. Ей надо ездить в командировки, это он взял отпуск на полевой сезон, а она работает. Да, можно, конечно, сказать, что это нечестно — бросать Комитет на целых три месяца, не совсем честно, но должна когда-то кончится война и для него. Тем более, что основная горячка давно закончилась, все процедуры отработаны, даже процесс свёртывания запущен и нуждается в обыденном почти рутинном контроле. Кое-какие функции Комитета уже неактуальны, а новых не появилось и — будем надеяться — в этом году не появится. Пора выйти из ада и вернуться в жизнь. И Комитет дружно отпустил своего председателя, как отпускал уже многих.

Наконец всё уложено, и Марья Петровна убежала на кухню к давно свистевшему чайнику. Бурлаков оглядел спальню, проверяя, не забыто ли что, и вынес рюкзак в прихожую.

— Гаря, всё готово, — позвала его Марья Петровна.

— Чай как всегда горяч и ароматен, на столе самые обычные чайные закуски. Холодильник надо опустошить и выключить.

— Маша, что останется, заберёшь.

— Конечно, Гаря. Я всё понимаю, но, если сможешь, дай мне знать. Просто, что всё в порядке.

— Хорошо, — не стал он на этот раз спорить.

— И… раз в неделю, скажем, я буду заходить убирать, чтоб не запустело…

Он кивает, прихлёбывая чай.

Но вот всё допито и доедено, со стола убрано, посуда вымыта и расставлена, задёрнуты шторы, чтобы от солнца не выгорали обои и книги, ну… ну вот и всё, больше тянуть нельзя. И незачем.

Бурлаков надел куртку-штормовку, молодецки вскинул на спину рюкзак, последнее объятие и поцелуй на пороге.

— Береги себя, Гаря.

— Ну, что ты, Машенька, что может со мной случиться?

— Ну, — заставляет она себя улыбнуться, — ты найдёшь.

— Ей-богу, ты мне льстишь. Всё, Маша, мне пора.

Стоя на лестнице и перегнувшись через перила, она смотрела, как он, пренебрегая лифтом, быстро сбегает вниз. Седой мальчишка, на которого невозможно сердиться. И, конечно, он прав: война кончилась, всё прошлое кончилось, надо жить, жить заново, с самого начала.

Выйдя на улицу, Бурлаков полной грудью вдохнул весенний, пронизанный теплом и мелкой водяной пылью от только что проехавших поливальных машин родной цареградский воздух. Ну вот, вот и началась его новая — которая там по счёту? — жизнь. Как и положено. С дороги. Дорога — отличное начало.

Последний день апреля в Атланте выдался жарким и душным по-летнему. В шесть утра уже чувствовалось дневное пекло.

— На маёвку бы сейчас, — вздохнул бритоголовый коренастый парень.

— А ты что, Тошка, маёвки помнишь? — поддел его Кит.

Настоящего имени этого увальня никто не знал, да и он сам предпочитал зваться Китом. Андрей курил, стоя рядом с ними у ворот, и в их перепалку не вмешивался. Комендант обещал, что их подбросят до вокзала, и теперь они ждали машину. Заветные визы, маршрутки и корочки спрятаны в нагрудных карманах, тощие заплечные мешки, небогатая, но аккуратная одежда… работяги, сразу видно, что думали прижиться, да не получилось. Андрей одет чуть получше и сумка вместо мешка, но в целом не выделяется.

Медленно подъехал грузовик, и сразу с другой стороны подошёл комендант.

— Всё, парни, счастливо.

Дружно загасив и выкинув окурки, они полезли в кузов.

— Спасибочки.

— Счастливо оставаться.

— И вам спасибо.

Открылись ворота, и грузовик выехал в город.

— Столица, болтали, — хмыкнул Тошка, оглядывая бегущие назад дома. — А так-то ничего особенного. Так себе городишко.

— Ага, — кивнул Кит. — А ты, Андрей тебя? Ну, как она тебе?

— Да он то на койке дрых, то в библиотеке этой грёбаной сидел, — засмеялся Тошка. — Так ведь? Слышь, ты хоть раз в город вышел?

Андрей мотнул головой и улыбнулся.

— Да на фига мне этот город сдался?

— Это точно, — шумно вздохнул Кит. — Охренела эта Империя.

— Ты где спал, Кит? — фыркнул Тошка. — Федерация теперь.

— Чем чёрт лучше дьявола?! — рявкнул по-английски Кит.

Андрей коротко рассмеялся, соглашаясь. Но смотри, как в лагере каждый на виду. Он Тошку и Кита только вчера и разглядел, когда маршрутки получали, а они уже всё о нём знают. Но… но не смертельно. И до Рубежина им всё равно вместе ехать. А дальше каждый по своему маршруту. Об этом тоже у пожарки много говорили. Что не добиться одного маршрута, если не родня, распихивают по одному, сволочи, так это чтоб в одном месте не колготились, ну так и дураку понятно. Зная об этом, Андрей и пошёл так, чтоб перед ним никого в Ижорский Пояс не было. Вот и согласились с его ухарским:

— А хоть куда! Хоть за Ижорск!

И, перебирая города, сами назвали ему Загорье.

— На шофёра хочешь учиться? Там автохозяйство большое.

Смешно, но его уговаривали на Загорье. И он дал себя уговорить. И вот он, в кармане у сердца, маршрутный лист. Атланта — Рубежин — Иваньково — Ижорск — Загорье. Всего-то. И четыре дня в дороге. Да, так и говорили:

— Если нигде не застрянешь, четвёртого мая будешь в Загорье.

Хорошо, конечно, но каковы ж концы: на четыре перегона и четыре дня. Сутки на каждый конец. Ну, да это пустяки, обещали паёк и ночёвку на транзите. Так что… живём!

На вокзальной площади их высадили. Обстоятельно оглядевшись, Кит пошёл к комендатуре. Тошка и Андрей за ним. И уже у двери их окликнули по-русски:

— Эгей, парни, подождите!

Они оглянулись, и Тошка присвистнул:

— Ни хрена себе! Ты-то откуда?

— Ты ж ещё до нас за маршруткой ходила, — удивлённо спросил Кит.

Андрей тоже узнал её. Пухлая и мятая, как подушка после ночи, светловолосая маленькая женщина радостно улыбалась им.

— Да закрутилась, парни, очередь заняла, да вышла, хоть напоследок гульнуть, а тут дела, ну, всякие, ну, и понеслось. Я уж с вами, вместях-то куда лучше, вы меня прикроете, я вам помогу!

— Пошла ты…! — неожиданно быстро сказал Кит, обычно не меньше получаса размышлявший прежде, чем высказать больше одного междометия. — И ещё подальше! На хрен ты нам не нужна! Мы сами по себе, а ты сама по себе!

— Вместях! — передразнил её Тошка. — Залетишь с тобой вместях! Андрюха, скажи ей, ты по-учёному загибать умеешь!

Андрей чуть не задохнулся, как от удара под дых. Это ж… это ж надо! Ну, пару раз сорвался в трёпе, ну, в библиотеке сидел, и сразу… Но ждут его слова, нельзя ж подвести, на него рассчитывают, ну, ладно, обдумаем потом, а сейчас вот так…

— Сударыня, ваше общество компрометирует нас, снижая нашу репутацию до несоответствующего репатриации уровня, так что извольте оказать нам честь и осчастливить своим отсутствием, что намного увеличит нашу безопасность при контактах с официальными органами.