Переутомление Посвящается исписавшимся «популярностям» Я похож на родильницу, Я готов скрежетать… Проклинаю чернильницу И чернильницы мать! Патлы дыбом взлохмачены, Отупел, как овца, — Ах, все рифмы истрачены До конца, до конца!.. Мне, правда, нечего сказать сегодня, как всегда, Но этим не был я смущен, поверьте, никогда — Рожал словечки и слова, и рифмы к ним рожал, И в жизнерадостных стихах, как жеребенок, ржал. Паралич спинного мозга! Врешь, не сдамся! Пень-мигрень, Бебель-стебель, мозга-розга, Юбка-губка, тень-тюлень. Рифму, рифму! Иссякаю — К рифме тему сам найду… Ногти в бешенстве кусаю И в бессильном трансе жду. Иссяк. Что будет с моей популярностью? Иссяк. Что будет с моим кошельком? Назовет меня Пильский дешевой бездарностью, А Вакс Калошин – разбитым горшком… Нет, не сдамся… Папа-мама, Дратва-жатва, кровь-любовь, Дама-рама-панорама, Бровь, свекровь, морковь… носки! <1908> Два толка Одни кричат: «Что форма? Пустяки! Когда в хрусталь налить навозной жижи — Не станет ли хрусталь безмерно ниже?» Другие возражают: «Дураки! И лучшего вина в ночном сосуде Не станут пить порядочные люди». Им спора не решить… А жаль! Ведь можно наливать… вино в хрусталь. <1909> Недержание У поэта умерла жена… Он ее любил сильнее гонорара! Скорбь его была безумна и страшна — Но поэт не умер от удара. После похорон сел дома у окна, Весь охвачен новым впечатленьем — И спеша родил стихотворенье: «У поэта умерла жена». <1909> Сиропчик Дамам, чирикающим в детских журналах Дама, качаясь на ветке, Пикала: «Милые детки! Солнышко чмокнуло кустик… Птичка оправила бюстик И, обнимая ромашку, Кушает манную кашку…» Дети, в оконные рамы Хмуро уставясь глазами, Полны недетской печали. Даме в молчанье внимали. Вдруг зазвенел голосочек: «Сколько напикала строчек?..» <1910> Корней Белинский Посвящается К. Чуковскому В экзотике заглавий – пол-успеха, Пусть в ноздри бьет за тысячу шагов: «Корявый буйвол», «Окуни без меха!», «Семен Юшкевич и охапка дров». Закрыв глаза и перышком играя, Впадая в деланный холодно-мутный транс, Седлает линию… Ее зовут – кривая, Она вывозит и блюдет баланс. Начало? Гм… Тарас убил Андрея Не за измену Сечи… Раз, два, три! Но потому, что ксендз и два еврея Держали с ним на сей предмет пари. Ведь ново! Что-с? Акробатично ново! Затем – смешок. Стежок. Опять смешок. И вот – плоды случайного улова — На белых нитках пляшет сотня строк. Что дальше? Гм… Приступит к данной книжке, Определит, что автор… мыловар, И так смешно раздует мелочишки, Что со страниц пойдет казанский пар. Страница третья. Пятая. Шестая… На сто шестнадцатой – «собака» через «ять»! Так можно летом на стекле, скучая, Мух двадцать, размахнувшись, в горсть поймать. Надравши «стружек» кстати и некстати, Потопчется еще с полсотни строк: То выедет на а́нглийской цитате, То с реверансом автору даст в бок. Кустарит парадокс из парадокса… Холодный пафос недомолвок – гол, А хитрый гнев критического бокса Всё рвется в истерический футбол… И наконец, когда мелькнет надежда, Что он сейчас поймает журавля, Он вдруг смущенно потупляет вежды И торопливо… сходит с корабля. Post scriptum. Иногда Корней Белинский Сечет господ, цена которым грош, — Тогда гремит в нем гений исполинский И тогой с плеч спадает макинтош! <1911> Читатель Я знаком по последней версии С настроением Англии в Персии И не менее точно знаком С настроеньем поэта Кубышкина, С каждой новой статьей Кочерыжкина И с газетно-журнальным песком. Словом, чтенья всегда в изобилии — Недосуг прочитать лишь Вергилия, Говорят: здоровенный талант! Да еще не мешало б Горация — Тоже был, говорят, не без грации… А Шекспир, а Сенека, а Дант? Утешаюсь одним лишь – к приятелям (Чрезвычайно усердным читателям) Как-то в клубе на днях я пристал: «Кто читал Ювенала, Вергилия?» Но, увы (умолчу о фамилиях), Оказалось – никто не читал! Перебрал и иных для забавы я: Кто припомнил обложку, заглавие, Кто цитату, а кто анекдот, Имена переводчиков, критику… Перешли вообще на пиитику — И поехали. Пылкий народ! Разобрали детально Кубышкина, Том шестой и восьмой Кочерыжкина, Альманах «Обгорелый фитиль», Поворот к реализму Поплавкина И значенье статьи Бородавкина «О влиянье желудка на стиль»… Утешенье, конечно, большущее… Но в душе есть сознанье сосущее, Что я сам до кончины моей, Объедаясь трухой в изобилии, Ни строки не прочту из Вергилия В суете моих пестреньких дней! <1911> |
