Зеркало Кто в трамвае, как акула, Отвратительно зевает? То зевает друг-читатель Над скучнейшею газетой. Он жует ее в трамвае, Дома, в бане и на службе, В ресторанах, и в экспрессе, И в отдельном кабинете. Каждый день с утра он знает, С кем обедал Франц-Иосиф И какую глупость в Думе Толстый Бобринский сморозил… Каждый день, впиваясь в строчки, Он глупеет и умнеет: Если автор глуп – глупеет, Если умница – умнеет. Но порою друг-читатель Головой мотает злобно И ругает, как извозчик, Современные газеты. «К черту! То ли дело Запад И испанские газеты…» (Кстати – он силен в испанском, Как испанская корова.) Друг-читатель! Не ругайся, Вынь-ка зеркальце складное. Видишь – в нем зловеще меркнет Кто-то хмурый и безликий? Кто-то хмурый и безликий, Не испанец, о, нисколько, Но скорее бык испанский, Обреченный на закланье. Прочитай: в глазах-гляделках Много ль мыслей, смеха, сердца? Не брани же, друг-читатель. Современные газеты… <1908> Споры Каждый прав и каждый виноват. Все полны обидным снисхожденьем И, мешая истину с глумленьем, До конца обидеться спешат. Эти споры – споры без исхода, С правдой, с тьмой, с людьми, с самим собой, Изнуряют тщетною борьбой И пугают нищенством прихода. По домам бессильно разбираясь, Мы нашли ли собственный ответ? Что ж слепые наши «да» и «нет» Разбрелись, убого спотыкаясь? Или мысли наши – жернова? Или спор – особое искусство, Чтоб, калеча мысль и теша чувство, Без конца низать случайные слова? Если б были мы немного проще, Если б мы учились понимать, Мы могли бы в жизни не блуждать, Словно дети в незнакомой роще. Вновь забытый образ вырастает: Притаилась Истина в углу, И с тоской глядит в пустую мглу, И лицо руками закрывает… <1908> Интеллигент Повернувшись спиной к обманувшей надежде И беспомощно свесив усталый язык, Не раздевшись, он спит в европейской одежде И храпит, как больной паровик. Истомила Идея бесплодьем интрижек, По углам паутина ленивой тоски, На полу вороха неразрезанных книжек И разбитых скрижалей куски. За окном непогода лютеет и злится… Стены прочны, и мягок пружинный диван. Под осеннюю бурю так сладостно спится Всем, кто бледной усталостью пьян. Дорогой мой, шепни мне сквозь сон по секрету, Отчего ты так страшно и тупо устал? За несбыточным счастьем гонялся по свету Или, может быть, землю пахал? Дрогнул рот. Разомкнулись тяжелые вежды, Монотонные звуки уныло текут: «Брат! Одну за другой хоронил я надежды. Брат! От этого больше всего устают. Были яркие речи и смелые жесты И неполных желаний шальной хоровод. Я жених непришедшей прекрасной невесты, Я больной, утомленный урод». Смолк. А буря всё громче стучалась в окошко. Билась мысль, разгораясь и снова таясь. И сказал я, краснея, тоскуя и злясь: «Брат! Подвинься немножко». 1908 1909 Родился карлик Новый Год, Горбатый, сморщенный урод, Тоскливый шут и скептик, Мудрец и эпилептик. «Так вот он – милый Божий свет? А где же солнце? Солнца нет! А впрочем, я не первый, Не стоит портить нервы». И люди людям в этот час Бросали: «С Новым Годом вас!» Кто честно заикаясь, Кто кисло ухмыляясь… Ну как же тут не поздравлять? Двенадцать месяцев опять Мы будем спать и хныкать И пальцем в небо тыкать. От мудрых, средних и ослов Родятся реки старых слов, Но кто еще, как прежде, Пойдет кутить к надежде? Ах, милый, хилый Новый Год, Горбатый, сморщенный урод! Зажги среди тумана Цветной фонарь обмана. Зажги! Мы ждали много лет — Быть может, солнца вовсе нет? Дай чуда! Ведь бывало Чудес в веках немало… Какой ты старый, Новый Год! Ведь мы равно наоборот Считать могли бы годы, Не исказив природы. Да… Много мудрого у нас… А впрочем, с Новым Годом вас! Давайте спать и хныкать И пальцем в небо тыкать. 1908 |
