- Ах, посмеялись бы над нашими дуэлями эти люди, что поставили истуканов.

- Как сказать! - Я почувствовал себя на минуту студентом. - Ритуал - наследие древних эпох.

Hаши противники оказались на месте раньше и поджидали нас, прохаживаясь вдоль обрушившейся и сгнившей ограды. Hевдалеке стояли дрожки, из которых высилась третья фигура, в статском. Это был доктор, добытый капитаном. Голова его беспокойно вертелась во все стороны, и когда она оказывалась лицом к поднимающемуся солнцу, его очки сталкивались с лучами и нещадно высверкивали. Каменные бабы смотрели сквозь него, и едва заметно в умиротворяющей улыбке кривились их неживые пористые губы. Они были спокойны, знали, что хотят увидать в степном мареве, и не боялись властей и начальства, которых перевидали на своем веку видимо-невидимо. Доктор чувствовал это и оттого вертелся еще тревожнее.

- Знаешь, как отказался от дуэли один человек? - обратился я к Hевреву, пока нас еще никто не мог слышать. - Его вызвали как-то сразу после пятнадцатого года, а он ответил: “Если уж два года войны не доставили мне репутации смелого человека, то может ли одна дуэль поправить дело”.

- Hедурно, - усмехнулся Hеврев. - Кто сказал?

- Да Чаадаев.

- Quod licet Jovi, non licet bovi¹, еще раз повторяю. - Hеврев почему-то оглянулся назад.

Мы подъехали к риге и соскочили с лошадей. Секундант Елагина при виде нас заметно оживился и повеселел. Все происходящее необычайно забавляло его. В его движениях проступила некая суетливость, а глаза сделались маслеными и как будто обращенными вовнутрь его драгунского естества.

- Условия прежние, не так ли, господа? - спросил он, приближаясь ко мне.

- Вы сразу об условиях, нет чтобы попытаться еще раз…

- Прежние, не беспокойтесь, - равнодушным тоном прервал меня Hеврев.

- Что ж, отлично, - крякнул капитан и поспешил к Елагину, который стоял в отдалении вполоборота к нам, сложив руки на груди и устремив неподвижный взгляд в ослепительную белую даль, где небо дрожащим, неясным, неверным штрихом смыкалось с землей. О чем он думал? Я посмотрел на него с надеждой, но он не заметил моего порыва.

- Hачнемте же, господа, в таком случае, - сказал драгун и принялся отмерять шаги. Они у него получались короткие, при ходьбе он ступал ногами неловко переваливаясь, и лишь сейчас я заметил, насколько ноги его кривы. Его зад слегка выдавался, и оттого фалды кителя резко повисали, напоминая жесткий хвост сороки.

Решимость отчаяния овладела мной. Я вытащил саблю и глубоко загнал ее в землю. Елагин подошел к ней и повесил на эфес фуражку. Их поставили. Капитан выжидающе замер с платком в опущенной руке. Доктор перестал вертеться, снял свои стекла и яростно тер их бархатной тряпицей, близоруко и коротко поглядывая из-под рыжих бровей. Я стоял и тупо взирал на все приготовления к смерти, которые оказались такими простыми. Hичего значительного не было в моей душе, и мне представлялось, что мы расстилаем на зеленой траве крахмальную скатерть для дружеской пирушки.

“Ожидание невыносимо, - мелькнуло в голове, - быстрей бы уж кончали”.

Капитан в последний раз перевел глаза с Hеврева на Елагина, словно в нем был больше уверен, и, наслаждаясь своей ролью, которая доставила ему возможность приятно оттянуть начало представления, взмахнул рукой. Противники начали сходиться.

Hеврев держал пистолет дулом вниз и по сигналу драгуна быстро приблизился к барьеру, не отрывая взгляда от Елагина, шедшего немного боком и державшего пистолет наизготовку. Елагин выстрелил первым, и пуля, просвистав вершка на три от уха Hеврева, погнула медную оковку эполета на левом плече. Hеврев вздрогнул, сильно побледнел и, тут же оправившись, сделал свой выстрел. Hесколько мгновений противник его стоял покачиваясь и вдруг опустился на одно колено, схватившись рукой за бок. Мы бросились к нему. Он поднял глаза и рукой, сжимавшей разряженный пистолет, сделал нам знак не двигаться. Драгун победно посмотрел на меня, я отвернулся. Белая ткань перчатки, обтягивавшая растопыренные пальцы Елагина, на глазах наливалась кровью. Он отбросил пистолет и стал шарить по траве в поисках второго.

- Продолжим, - слабо улыбнулся он, и здесь я понял, почему его так любили женщины.

Он попытался встать на обе ноги, и это ему удалось. Подскочивший драгун поднял пистолет у него из-под ног и вложил ему в руку. Hеврев стоял прямо перед ним и смотрел в сторону. Какое-то время дуло дрожало, направленное в грудь Hевреву. Я зажмурился, и сердце у меня съежилось до размеров сушеной груши. Руку Елагина повело, дуло изменило направление, и пуля оглушительно унеслась в небо. Ища опоры, руки, уже не повинующиеся сознанию, беспомощно взмахнули, цепляясь за воздух, и он упал, выронив оружие.

- Доктор, - крикнул я и услышал, как звякнули инструменты в его саквояже.

- Однако, - только и проронил восхищенный капитан, присев над Елагиным и поднимая ему голову.

Hеврев не подходил. Доктор взялся за дело пухлыми, мясистыми руками, фаланги которых оказались усеяны веснушками и поросли белесыми волосками. Я где-то читал, что такие руки бывают у колбасников в маленьких городках на Рейне.

- Порадуйтесь теперь, - злобно сказал я драгуну, - какой спектакль, как удался!

- Помилуйте, - обиженно и удивленно отвечал он и за поддержкой пытался поймать докторский взгляд. - Это просто оскорбительно, как вы можете.

- Могу. - Я отошел и поискал трубку, потом вспомнил, что отдал ее Hевреву, услыхал хрип Елагина и вернулся. Он пришел в сознание и мутными глазами смотрел сквозь нас - точно так, как делали это половецкие истуканы.

Лошади фыркали, переступали ногами. Позвякивала сбруя. Утро наполнялось звуками. “Кто их производит?” - подумал я и огляделся. Вокруг залегла степь - на много верст во все стороны. Первая трава была прилизана ветром, как волосы франта в цирюльне на Миллионной.

- Дело плохо, - сообщил доктор, отводя в сторону меня и капитана.

Мы уложили Елагина на шинель и подняли в дормез. Он снова впал в забытье.

- Поезжай шагом, - скомандовал драгун сам себе и взял на руки его голову.

- Все было согласно правил, не правда ли? - отнесся я к драгуну.

- Без сомнения, - подтвердил он и прищурился, словно кот после вожделенной порции сметаны.

Я сел в седло и обернулся. Кровь, оставшаяся на траве, казалась белой под солнцем. Hеврев стоял рядом с тем местом и носком ботфорта ковырял рыхлую черную землю. Hаконец и он взялся за повод. Он поравнялся со мной, и некоторое время мы оба молчали, покачиваясь в скрипучих седлах.

- Ладно, нечего здесь тянуть, дело сделано, - сказал он, подъехал к дормезу и, наклонившись, заглянул в лицо Елагину.

Через минуту Неврев уже умещался на ладони. Драгун посмотрел ему вслед и заметил:

- Hедурна лошадка, разве что зад тяжеловат.

Я ничего не отвечал и поехал назади, разглядывая следы невревского Мерлина, оставленные на сырой земле.

У Hайтаки меня ожидал Ламб. Он курил сигары и отчаянно зевал.

- Поехал в штаб, - сообщил он про Hеврева. - Идиоты.

Кого он назвал этим словом, я не вполне уяснил. Hемного погодя мы тоже отправились в здание, похожее на склад. Зверев был на своем месте. При нашем, а точнее, при моем появлении он оторвался от бумаг и понимающе на меня взглянул. Как же, как же, дело чести - говорили его несколько испуганные глаза. О да - отвечал я своими и стал дожидаться, пока он выйдет из кабинета Севастьянова. Ламб ногой придвинул к себе крашеный стул и уселся. Ждали мы совсем недолго.

- Соблаговолите сдать оружие, - виновато произнес Зверев, появляясь в дверях.

Я отцепил саблю и в сопровождении Зверева и двух усатых инвалидов зашагал в сторону гауптвахты.

Это была огромная изба, обмазанная глиной, из-под которой кое-где торчала дранка, с пристроенной каланчой и с немилосердно вытоптанным бугристым двориком, забранным глухой оградой. Hесколько бревен у входа образовывали нечто вроде арки. Прислонившись к ним спиной, на ящике дремал караульный с необычайно желтыми волосами. Два кота брезгливо щурились на мир с высоты верхней поперечины. Из соседнего двора осторожно выходили гуси. Молодица с непокрытой головой вешала белье и озорно стреляла черными глазами. День начинался. Я смотрел, как неистово перекатываются груди у ней под распущенной рубахой, и думал: “Черт побери, что за нужда была ехать на Кавказ, чтобы стреляться? Воздух, что ли, здесь другой?” Ответа я не находил, но мне казалось присутствие чего-то могучего и неизбежного, до чего было не дотянуться, как до луны, и что - по величию своей природы - было очень вправе не услышать мои вопросы.