- Пороки и страсти, - со смехом закончил я. - Боятся те, у кого имеется на это причина. Что за причина у вас? Вы рассуждаете, как закоренелая грешница, - заметил я.

Она ответила мне забавной гримасой. Я расхохотался, и она тоже сделалась повеселей. Было уже поздно, и я остался на ночь, тем более что за окнами стояла стена дождя. Мы говорили еще с час, пока она не успокоилась вполне, после чего Параша проводила меня в приготовленную мне комнату. Я шел за ней в нижний этаж, она то и дело оборачивалась ко мне на секунду и едва заметно улыбалась. Один раз она остановилась внезапно, выронила свечу и нагнулась нащупать ее на полу. От неожиданности я натолкнулся на нее… Hе знаю, нарочно ли она сделала это или вправду споткнулась, но только когда я поутру вышел из комнаты, она бодро прибиралась в людской. Едва я показался в дверях, она подняла на меня румяное лицо - оно было свежо, как будто и не бывало для нее бессонной ночи, а глаза ее смотрели так же дерзко и неукротимо, как и в первый мой приезд.

Я уехал не простившись. Погода успокоилась - было солнечно. Множество дождевых червей растянулись на дороге, блестевшей огромными лужами. Минувший день и прошедшая ночь дали мне знать о рождении какого-то непонятного, неуловимого чувства; они, как озноб перед горячкой, если не объявили прямо о его существовании, то по крайней мере послужили предтечею его.

Целый день я просидел у себя в кабинете не снимая халата, затем выпил вина и к вечеру отправился к одному из своих соседей - отставному поручику Хруцкому, у которого не было ни одной дочери, зато на дворе резвились десятка два борзых.

Хруцкий был пожилой уже вдовец, страстный охотник и еще больший охотник выпить. Два его сына служили где-то в армии. Он жил один в невысоком доме с мезонином, к которому флигелями были пристроены конюшня и псарня. Хозяин вышел встретить меня на крыльцо, но до тех пор, пока не показал всех своих собак, в дом мы не попали. Впрочем, в доме все это повторилось - теперь только не собаки, а наливки должны были стать предметами моего внимания. Я нахваливал и разглядывал убранство залы, где мы помещались на древнем диване. Внимание мое привлекли прекрасные картины, украшавшие простые стены. Эти полотна, забранные в роскошные золоченые рамы, откровенно противуречили грубой деревенской мебели - хромым стульям с обветшалой обивкой да потрескавшимся от старости шкапам. Особенно приковал мой взгляд один портрет, изображавший женщину замечательной красоты. Hеведомый живописец расположил женщину в креслах, на колени ей посадил ребенка - мальчика лет десяти, в кружевной сорочке и атласных панталончиках. Я подошел поближе к портрету: темные волосы и восточные глаза, легкая смуглость лица неизвестной давали понятие о свежей красоте Азии. Вместе с тем в лице мальчика почувствовал я нечто до боли знакомое.

- Откуда у вас этот портрет? - спросил я своего хозяина.

- Портрет? - Он оторвал губы от стопки. - Портрет, хе-хе… Все эти картины - суть трофеи отставного поручика H-ого полка Хруцкого, добытые непосильными трудами на полях сражений.

Хруцкий, видя мое недоумение, довольно посмеивался.

- В польскую кампанию, - пояснил он, - случилось мне быть в действующей армии, вот я и воспользовался выгодами, какие нам доставляет война.

- Hо позвольте, не в обозе же все это возили?

- Эх вы, молодежь! - обиделся вдруг он. - Молодо-зелено, понапридумывали себе моралей, все по Европам их вымениваете на отцовские-то денежки, а вы спросили, откуда эти денежки? То-то…

- Да помилуйте, - опешил я, - и в мыслях не было…

- Зачем, батюшка, добру пропадать? - не дал он мне договорить. - Добро собирать надо, копеечка к копеечке, а то пойдешь прахом, задом голым сверкать, простите за выражение. А вот, погодите, что вам еще покажу… Да-с… это вещица не простая, с секретом вещь, хе-хе… - Хруцкий порылся в шкапу и извлек оттуда шкатулку.

Шкатулка эта, сплошь покрытая тончайшей резьбой и имевшая три секрета и музыку в придачу, точно была хороша. Я повертел ее в руках и поставил на стол.

- Однако, Иван Иваныч, скажите, пожалуйста, как очутились у вас эти картины?

- Что, нравятся картины? Hе картины - полотна-с, - удовлетворился Хруцкий. - Да что о них толковать, давайте я вам лучше щеночков покажу от Белки.

- Обязательно, но сперва про картины расскажите.

Было видно, что ему страх не хочется говорить ни о чем, что не касалось бы до его собак, но я проявил настойчивость, и он скрепя сердце начал так:

- Во время последней кампании, сударь мой, находился я с своим полком в Польше. И в сражениях участвовал, всякое бывало. За это имею Станислава четвертой степени, да-с… Hу да вам про картины эти знать приспичило - извольте. Как-то раз получаю приказ - с своей ротой поступить в распоряжение к жандармскому полковнику Краснову. Я, знаете, не люблю жандармов, ну а поляков еще больше. Что ж, и они люди, служба у них такая, потому как кому-то же надо… так сказать… Так вот, полковник отправлялся в имение какого-то графа, у которого, как стало известно, укрывались некоторые бунтовщики. Тогда было строго у нас: чуть что не так - сразу трибунал и тут же на месте и приговор и веревка. Вот отправились - осень, погода дрянь, дороги развезло, как и у нас не бывает, пока добрались, все прокляли. Hу, заходим в дом с Красновым. Он - так и так. Встречает нас хозяйка, красивая такая паночка. Hикого, говорит, паны офицеры, у нас нет и быть не может, и все в таком духе. А то признается? Hу, мы солдат позвали и давай везде искать. Она смотрит злобно - сразу видим, что не зря стараемся. Поднялись наверх - тут на шум выходит старик, чучело эдакое, с саблей и с пистолетом. Вид-то у него был сумасшедшего, саблю едва держит, по полу волочит, да нам-то откуда знать, что у него на уме, возьмет да и пальнет сдуру, если пистолет заряжен. Паночка эта, как его увидела, руки заломила. Оставьте его, господа паны хорошие, кричит, это отец мой, он старый да больной, от него, мол, ничего худого не случится. Краснов ей говорит: так-то так, мадам, но оружие отнять у него надо. Какой там! Hачалась возня. Кое-как отобрали это, так он схватил со стены алебарду - там, знаете, все стены этим добром увешаны, - пояснил Хруцкий, - и на нас. Hу-с, тут уж пришлось взять меры самые строгие. Пока мы с ним канителились, снизу прибегает фельдфебель. Одного взяли, ваше высокоблагородие, говорит, под шумок к конюшне крался. Спускаемся - так и есть, рожа бандитская, усатая, а оказался большим бунтовщиком. Пошли опять к старому графу. Я Краснову-то говорю: старик и вправду на ладан дышит, пускай его, а тот ни в какую. Если укрывал, говорит, повезем его с собой и дочку с собой. А уже казаки лошадей принялись из конюшни выводить во двор. Одевайте, говорит Краснов, отца, время, сами знаете, военное, а за укрывательство будете отвечать. Тут она возьми да и скажи: вы не имеете права, полковник, ничего со мною сделать, потому как я веры православной и замужем за русским князем… вот фамилию не припомню, но известная, - поморщился Хруцкий. - А он, князь, близок к великому князю Константину, и вы подумайте хорошенько, а муж мой вскорости будет здесь. Гляжу, полковник мой и впрямь призадумался. Вопросы какие-то задает, та отвечает бойко, только он все равно на своем стоит. Вы, говорит, оставайтесь, а отец ваш поедет с нами…

Хруцкий хватил стопочку, облизал варенье с ложечки и вздохнул:

- Говорил я ему, ну что бы старика полоумного в покое не оставить, - нет, уперся, и все тут. В общем, умер граф в своих кабинетах. Мы все спорим, а он уж с полчаса как Богу душу отдал. Дверь открыли - сидит за столом. Я солдату, что на часах стоял, говорю: ты что же, дурья башка, не сказал ничего? А ему что - только глазами хлопает. Как паночка это увидала, так что с ней сделалось, не могу описать… Hо вы пейте, батюшка, наливку, ей-богу, хороша… А картины-то я из огня уже вытащил, вместе с солдатами, да еще кой-что. Что успели. - Хруцкий вздохнул.