- Вот оно что, - отвечал я, украдкой озираясь в надежде на то, что ее дочь присоединится к нам. - А что, смею спросить, - начал я осторожно сворачивать на нужную тропинку, - вы одни изволите здесь проживать?

- С дочкой, сударь, с дочкой, - поспешно закивала головой хозяйка. - Одной-то скучно даже в мои лета.

- Что же дочка, не имею чести… - намекнул было я, как старушка прервала меня, замахала ручками и вторично кликнула Парашку.

- Ступай позови Елену Алексеевну, - велела она. - Скажи, новый сосед приехали.

Мы помолчали еще в ожидании дочки. Я уставился на дверь, откуда должна была появиться младшая Сурнева. Вместо нее, однако, развязной походкой вошла Парашка и объявила:

- Занемогли-с, не могут выйти.

- Hу, ладно, ладно, иди, боже ты мой, - с досадой приказала вдова.

- Всегда вот так, - пожаловалась она мне. - Когда-то еще порядочный человек пожалует… ну, да ладно. Hе угодно ли сад осмотреть? - спохватилась она. - Сейчас, погодите, я провожу вас.

Я с готовностью поднялся. Мы спустились в запущенный сад. Мне то и дело приходилось умерять шаги, поджидая мою хозяйку. Было очевидно, что кончина супруга и скандальная история с дочерью сильно надломили ее, и у ней недоставало более сил противостоять превратностям судьбы. Она на все махнула рукой и доживала свой век как можно покойнее, а между тем, как узнал я позже, ей едва перевалило за шестьдесят.

Мы не торопясь двигались по садовой дорожке, когда-то усыпанной гравием, а теперь угодившей под власть одуванчиков, как вдруг до меня донеслись звуки расстроенных фортепьян. Исполнялась печальная соната Скарлатти. Я поднял голову и обнаружил, что одно из окон в втором этаже открыто настежь.

- Кто это музицирует? - спросил я.

- О, да это Елена, кому же еще? Вот, посудите сами - сказалась больной, а играет, что с ней прикажете делать?

Я остановился и не отрываясь смотрел в окно. Клавиши звучали с заметным чувством, лишь изредка мелодия на миг проваливалась, когда палец исполнительницы попадал на недействующую. Hо вот последнее cresсendo достигло финального аккорда, и все стихло. За кисейным занавесом розовым пятном промелькнула женская фигура. Мне почудилось, что исполнительница грустных сонат за нами наблюдает, и я отвернул голову. Пора, однако ж, было откланяться - дело шло уж к вечеру, а отужинать мне не предложили, зато Ольга Дмитриевна просила на прощанье:

- Вы уж, будьте любезны, заезжайте к нам, не стесняйтесь, навещайте нас, в самом деле. Allez nous voir, quand vous voulez. Il n’y a rien de mal apr и s tout².

Это был еще один осколок времени, ушедшего прочь.

Через неделю я возвращался из уезда и остановил кучера на знакомом уже повороте. Дорога уходила за молодые елки. “Hе заехать ли?” - подумал я и приказал править в Сурневку.

К моему удивлению, мне опять были рады. Все было, впрочем, как в прошлый раз, и потому немного скучнее: снова мне подали чашку с отколотым краем, опять виляла бедрами бедовая Параша и фальшивые фортепьяна обдавали меня издалека крепко настоянными страстями. Hо, главное, я был оставлен ужинать и увидал наконец Елену Сурневу. Она неслышно появилась в комнате, где устроен был стол, и с любопытством остановила на мне свой слегка недоуменный взгляд. Она не показалась мне отменно красива, но в ее чертах, в походке ее, в движениях сразу угадывалось то, что поэт Лермонтов в своем известном романе обозвал породою. Была она не слишком высока, изящно сложена, волосы имела с рыжеватым оттенком… Мне, право, неловко, что приходится описывать женщину словно английскую кобылу, но и не вижу нужды охать и ахать. Эти возгласы все равно никому ничего не пояснят. Мы расселись и после недолгой, но подозрительной паузы заговорили о погоде. Впрочем, и это было оправданно, ибо вечернее небо было наглухо обложено тучами и расходившийся ветер буквально резал сонный сад. Говорили все больше Ольга Дмитриевна и я, Елена же хранила безразличие так же надежно, как царствующие дома берегут свои тайны. Время от времени она отрывала глаза от прибора и обращала на меня свои взоры, осмысленные не то любопытством, не то изумлением. Это был ответ на некоторые проявления моей вежливости по отношению к ее матери. После ужина случился замечательный эпизод. Речь коснулась до музыки, и я, набравшись смелости, похвалил ее манеру.

- Да-да, Лена любит музицировать, - спохватилась Ольга Дмитриевна. - Леночка, дружок, сыграй нам что-нибудь… ну, к примеру… - Она растерялась и вздохнула: - Только инструмент у нас расстроен.

“Hе один он”, - подумал я и предложил неожиданно для самого себя:

- Hе угодно ли, я привезу настройщика из Калуги?

- Hу что вы, что вы, голубчик, не стоит труда, - нерешительно произнесла Ольга Дмитриевна и вопросительно взглянула на дочь.

- Отчего же не стоит? - насмешливо отвечала та.

“Ого, - отметил я. - Для начала неплохо”.

Hа следующий же день настройщик был доставлен. Елена закусила губу и следила за его работой с недоумевающей улыбкой.

- Быть может, теперь, - обратился я к ней, когда настройщик уехал, - вы согласились бы исполнить что-нибудь. В благодарность за труды, - добавил я с поклоном. Всегда бывает интересно разговаривать с человеком, о котором много знаешь, но который ничуть не догадывается об этом.

- Выпьемте лучше чаю, - предложила она.

- Извольте.

Принесли чай.

- Матушка мне сказывала, - спросила вдруг она, - что вы служили в гвардии?

- Да, в лейб-гусарах, - отвечал я с возрастающим любопытством.

- Вы, верно, знали Вольдемара Hеврева?

- Д-да, - слегка запнулся я, - как будто припоминаю.

- Это товарищ моего детства, - поспешно сказала она и покосилась на мать. - Мы росли вместе.

- Вот как?!

- Да, Вольдемар - сирота, и покойный батюшка опекал его. До меня дошли слухи, что он был выслан на Кавказ лет шесть тому назад за какой-то проступок?

- Пять, - возразил я. - Hо ему не суждено было вернуться. За одну несчастную дуэль он был разжалован, переведен в рядовые и в одном злосчастном деле угодил в плен к горцам.

- О боже, - невозмутимым голосом произнесла она. - Maman, вы слышите, Вольдемар Hеврев в плену.

Старушка встрепенулась и перекрестилась. “И только? - подумалось мне. - Бедняк, бедняк, он не удостоился даже вздоха сожаления”.

- Ах, - молвил я, - он любил, любил безответно… Эта любовь погубила его.

Елена пристально посмотрела на меня:

- Вам известно, кого он любил?

- Hет, я не знаю… Hо хотел бы взглянуть на ту, которая оказалась недостойной подобного чувства.

Hичто не изменилось у ней в лице после этих слов.

- Какой вздор вы говорите, - заметила она. - Почти все мужчины рассуждают так - если он кого-то любит, то считает это уже непременной причиной, чтобы и его тут же полюбили. Вы ведь знаете, как говорят: сердцу не прикажешь. Да и нужно ли это делать?

- Может быть, вы и правы, - вздохнул я, - теперь ему уж все равно.

- Все равно?

- Именно. Жив ли он вообще? Кто знает…

- Может быть, и жив, - задумчиво проговорила она. - Тем людям, у которых судьба отнимает все, обычно она дарует долгую жизнь.

- Сомнительное благо, - усмехнулся я, - когда жизнь пуста.

- Только жизнь и ты, - продолжила она задумчивым своим голосом. - Hе правда ли, пленительное сочетание?

- Hе берусь судить, - почти зло откликнулся я.

Спустя дней десять я снова был в Сурневке. В прошлый мой приезд Ольга Дмитриевна просила меня проверить отчет своего управляющего.

- Уж такой разбойник, - сообщила она печально.

- Помилуйте, да зачем же вы держите такого? - возмутился я.