– В живых осталось только четырнадцать человек.

Она не поняла, что из глаза у нее потекли слезы, пока он не достал салфетку, чтобы вытереть их. Его руки, та­кие сильные на вид, оказались и очень нежными.

– Каким-то чудом – одному Богу известно, как, – ты сумела выбраться с Мэнди из горящего самолета. Ты что-нибудь помнишь?

На этот раз она не моргнула.

– Ну да ладно, это неважно. Как бы то ни было, ты спасла ей жизнь. Она, конечно, очень напугана. Боюсь, у нее больше пострадала психика, чем тело, и с ней будет нелегко. Сломанную руку ей зафиксировали. У нее нет сильных повреждений. Ей даже не придется делать пере­садку кожи. Ты, – он пристально посмотрел на нее, – ты закрыла ее своим телом.

Она не слишком хорошо поняла его взгляд, но похоже было, что он сомневается, что все происходило именно так. Он продолжал:

– Служба безопасности ведет расследование. Они уже нашли черный ящик. Все как будто шло нормально, но потом один из двигателей просто взорвался. От взрыва воспламенились топливные баки. Самолет превратился в огненный шар. Но прежде чем фюзеляж был полностью охвачен пламенем, ты сумела выскочить через запасной выход на крыло с Мэнди в руках. Один из уцелевших пас­сажиров сказал, что видел, как ты расстегивала ее ремень. Он говорит, вы втроем сквозь дым пробрались к двери. Он говорит, у тебя все лицо было в крови, наверное, тебя сильно ударило.

Ничего из этого она не помнила. Она помнила только охвативший ее ужас при мысли о том, что ее ждет смерть от удушья в дыму, если прежде она не сгорит. Он хвалит ее за мужественные действия во время крушения. А она просто следовала инстинкту выживания.

Возможно, со временем подробности трагедии прояс­нятся. А может быть, и нет. Она не была уверена, что ей хочется вспоминать этот кошмар. Снова пережить ужас­ные минуты после катастрофы будет все равно что еще раз пройти через ад.

Если уцелели только четырнадцать человек, следова­тельно, число погибших измеряется десятками. Тот факт, что она оказалась в живых, привел ее в некоторое недо­умение. Судьба предназначила ей выжить, и она никогда не узнает почему.

У нее перед взором все поплыло, и она догадалась, что снова плачет. Он молча промокнул ей глаз салфеткой.

– Тебе сделали анализ на содержание газов в крови и решили применить аппарат искусственной вентиляции легких. У тебя сотрясение мозга, но серьезных поврежде­ний головы нет. И ты сломала большую берцовую кость правой ноги, когда прыгала с крыла на землю. Руки у тебя забинтованы из-за ожогов. И все же, слава Богу, все повреждения чисто поверхностные, если не считать от­равления дымом. Я знаю, тебя тревожит лицо, – смущен­но продолжал он. – Не стану тебя обманывать, Кэрол. Я понимаю, что ты хочешь знать всю правду. – Она моргнула. Он помолчал, неуверенно глядя на нее. – Лицо пострадало очень сильно. Я нанял лучшего специалиста по пластической хирургии в штате. Он специализируется на реконструктивных операциях после аварий и травм вроде твоих.

Теперь она моргала изо всех сил, но не в знак согласия, а от волнения. В ней взыграло женское тщеславие, хотя она и лежала в реанимации, счастливая от сознания того, что осталась жива. Она хотела знать, насколько сильно пострадало лицо. Сами слова «реконструктивная хирур­гия» звучали зловеще.

– У тебя сломан нос. И одна скула. Вторая скула раз­дроблена. Поэтому и глаз завязан. Его ничто не поддер­живает. – Охваченная ужасом, она издала тихий стон. – Нет, не волнуйся, глаз цел. Это счастье. Верхняя челюсть сломана. Но хирург, о котором я тебе сказал, сумеет это поправить. Волосы у тебя отрастут. Тебе имплантируют зубы, которые будут в точности как твои.

Так. Значит, у нее нет ни зубов, ни волос.

– Мы принесли ему твои фотографии – самые по­следние, под разными ракурсами. Он сумеет в точности воссоздать твое лицо. Ожоги на лице затронули только верхние слои кожи, поэтому пересадок делать не надо. Доктор говорит, обгоревшая кожа сойдет, ты будешь выглядеть на десять лет моложе. Ты должна этому радо­ваться.

Незначительные нюансы в его речи ускользали от ее сознания, и она старалась сосредоточиться лишь на клю­чевых словах. Она ясно и отчетливо уяснила одно: там, под повязкой, она выглядит чудовищно.

Ее охватила паника. Наверное, он это почувствовал, потому что снова положил ей руку на плечо.

– Кэрол, я не для того рассказал тебе все, чтобы тебя огорчить. Я понимаю, что ты сильно встревожена. Но я посчитал, что лучше быть откровенным, чтобы ты могла морально подготовиться к тому тяжкому испытанию, которое тебе предстоит. Тебе будет нелегко, но мы все будем тебя поддерживать. – Он помолчал и заговорил тише. – На это время я забуду о наших личных отноше­ниях и приложу все усилия, чтобы ты поправилась. Я ос­танусь с тобой до тех пор, пока ты не будешь полностью удовлетворена работой хирурга. Обещаю тебе. Я у тебя в долгу за то, что ты спасла Мэнди.

Она попыталась помотать головой в знак протеста, но ей это не удалось. Она не могла шевельнуться. Когда же она попробовала что-нибудь произнести, то боль пронзи­ла пищевод, пострадавший от химического ожога.

Ее тревога все нарастала, пока не пришла сестра и не попросила его уйти. Стоило ему убрать руку с ее плеча, как она вновь почувствовала себя брошенной и одинокой.

Сестра снова ввела ей успокоительное. Лекарство по­бежало по венам, но она не хотела засыпать. Однако нар­котик оказался сильнее, и ей пришлось уступить.

– Кэрол, ты меня слышишь?

Пробуждаясь, она жалобно застонала. От лекарств она чувствовала себя легкой и бесплотной, как будто единст­венным живым местом во всем ее организме оставался мозг, а все тело давно умерло.

– Кэрол? – Голос шипел совсем рядом с ее забинто­ванной головой.

Это был другой мужчина, не Ратледж. Его голос она бы узнала. Она не помнила, как он ушел, и не могла по­нять, кто с ней сейчас разговаривает. Ей захотелось отго­родиться от этого голоса. Он звучал совсем не так, как голос мистера Ратледжа. В нем не было утешения.

– Ты еще плоха и можешь умереть. Но если ты почув­ствуешь, что дело идет к концу, и думать не смей ни о каких предсмертных признаниях, даже если ты будешь в состоянии их делать.

Ей показалось, что это сон. В испуге она открыла глаз. Комната, как всегда, была залита ярким светом. Ее дыха­тельный аппарат по-прежнему ритмично посвистывал. Тот, кто с ней говорил, был ей не виден. Она ощущала присутствие человека, но видеть его не могла.

– Мы с тобой все еще в одной связке. И ты слишком далеко в это влезла, чтобы все бросить, лучше и не пытай­ся.

Она заморгала, тщетно пытаясь избавиться от наваж­дения. По-прежнему человек находился где-то рядом, но не имел никаких очертаний – только бесплотный, злове­щий голос.

– Тейту не суждено стать сенатором. Авиакатастрофа пришлась некстати, но если ты не будешь паниковать, мы сможем обернуть дело даже на пользу себе. Слышишь меня? Если ты выкарабкаешься, мы начнем с того, на чем остановились. Сенатора Тейта Ратледжа не будет. Он умрет раньше.

Она зажмурила глаз в попытке побороть нарастаю­щий страх.

– Я знаю, что ты меня слышишь, Кэрол. Не притво­ряйся.

Через несколько мгновений она опять открыла глаз и попробовала отвести его как можно дальше вбок. Она по-прежнему ничего и никого не видела, но почувствовала, что загадочный посетитель удалился.

Прошло еще несколько минут, отмеряемых ритмом ап­парата искусственного дыхания. Она балансировала меж­ду сном и бодрствованием, героически сопротивляясь действию лекарств, борясь с паникой и пытаясь вернуть себе ощущение времени и реальности, которое полностью потеряла в ярко освещенной и стерильной обстановке палаты интенсивной терапии.

Вскоре появилась сестра, проверила капельницу и из­мерила давление. Ее движения были обычными. Нет со­мнения, что, если бы в комнате находился кто-то еще, это отразилось бы на поведении сестры. Удовлетворившись состоянием пациентки, она вышла.