Джек, который учился на втором курсе юридического факультета, тоже был влюблен, но ему не приходило в голову жениться до окончания вуза. Отец ожидал от него не просто диплома, а одного из лучших на курсе. Он так­же ожидал от Джека рыцарского отношения к женщинам.

Поэтому, когда Джек наконец-то поддался искушению и лишил Дороти-Рей Хэнкок невинности, он оказался в затруднении, что поставить на первое место – рыцарство по отношению к леди или долг перед родителями с их надеждами. Принять решение ему помогла Дороти-Рей, которая слезливо объявила ему, что у нее задержка.

Охваченный паникой, Джек рассудил, что преждевре­менная женитьба все же лучше, чем внебрачный ребенок, и стал молить Бога, чтобы отец рассудил так же. Вдвоем с Дороти-Рей они поехали на выходные в Оклахому, тайно обвенчались и только потом объявили об этом родителям.

Нельсон и Зи были разочарованы, но, получив завере­ния Джека, что он не собирается бросать учебу, приняли Дороти-Рей в семью.

Хэнкоки в Лампасасе восприняли новость не столь спокойно. Тайное венчание дочери совершенно выбило ее отца из колеи. Через месяц после бракосочетания он скон­чался от сердечного приступа. Мать Дороти-Рей попала в клинику для алкоголиков. Через несколько недель ее вы­писали, признав излечившейся. Не прошло и трех дней, как она въехала на машине в опору моста. Она была пья­на и скончалась на месте.

Фрэнсин-Энджела появилась на свет лишь спустя во­семнадцать месяцев после бракосочетания. Или это была самая продолжительная в истории беременность, или Джека заманили под венец хитростью.

Он никогда ее ни в чем не упрекал, но, как будто в оп­равдание, у Дороти-Рей дважды случался выкидыш, когда Фэнси была еще совсем маленькая.

Последний выкидыш оказался опасным для ее жизни, поэтому во избежание последующих беременностей ей зашили маточные трубы. Чтобы заглушить вызванную этим физическую, моральную и эмоциональную боль, Дороти-Рей стала по вечерам готовить себе коктейль. Когда одного коктейля стало мало, она перешла на два.

– Как ты можешь смотреть на себя в зеркало, – взы­вала она теперь к мужу, – зная, что ты любишь жену своего брата?

– Я ее не люблю.

– Нет? Не любишь? – подавшись вперед, она зады­шала на него перегаром. – Ты просто ненавидишь ее, потому что ты для нее пустое место. Она вытирает об тебя ноги. Ты даже не замечаешь, что все перемены в ней – всего лишь…

– Какие перемены? – Вместо того, чтобы повесить брюки на плечики, которые были у него в руках, он бро­сил их на стул. – Ты ведь знаешь, что она объяснила, почему пишет левой рукой.

Добившись наконец его внимания, Дороти-Рей взяла себя в руки и заговорила с тем видом превосходства, ка­кой бывает только у пьяных.

– Другие перемены, – сказала она свысока. – Ты разве ничего не заметил?

– Возможно. Какие именно?

– Ну, например, как она стала внимательна к Мэнди или как она виснет на Тейте.

– Она столько пережила. Она стала мягче.

– Xa! – воскликнула она. – Она? Мягче? Господи, да ты и впрямь слепой! – Ее голубые глаза тщетно пытались сфокусироваться на лице Джека. – Да после несчастье ее как будто подменили, ты это знаешь не хуже меня. Но все это показуха, – заявила она многозначительно.

– Зачем ей это?

– Ей что-то нужно. – Она качнулась и для пущей убедительности ткнула его пальцем в грудь. – Может, она решила изобразить из себя образцовую жену сенато­ра, чтобы вместе с Тейтом перебраться в Вашингтон. Что ты тогда станешь делать, Джек? А? Куда тебе тогда деться с твоей похотью?

– Может быть, я тогда начну пить и составлю тебе компанию.

Она подняла трясущийся палец и показала на него.

– Не уклоняйся от темы. Ты сохнешь по Кэрол. Я знаю, – закончила она и снова всхлипнула.

Джек, устав от ее пьяного бреда, повесил одежду, обо­шел комнату, методично выключая свет, и повернулся к постели.

– Дороти-Рей, ложись спать, – сказал он усталым го­лосом.

Она схватила его за руку:

– Ты никогда меня не любил.

– Это неправда.

– Ты считаешь, что я тебя обманом заставила женить­ся.

– Я тебе этого не говорил.

– Я правда думала, что беременна. Правда!

– Я знаю.

– Поскольку ты меня не любил, ты считал, что мо­жешь увиваться за другими. – Ее глаза обличающе сузи­лись. – Я знаю, что были и другие. Ты столько раз мне изменял, что неудивительно, что я пью. – По ее лицу катились слезы. Она хотела стукнуть его по плечу, но промахнулась. – Я пью, потому что мой муж меня не любит. И никогда не любил. Он любит жену своего брата.

Джек забрался под одеяло, повернулся на бок и укрыл­ся с головой. Его невнимание разозлило ее еще больше. Она на коленях подползла к середине кровати и приня­лась колотить его кулаками по спине:

– Скажи мне правду. Скажи, что ты ее любишь. Ска­жи, что ты меня презираешь.

Ее гнев и сила быстро иссякли, как он и предполагал. Она рухнула рядом с ним, мгновенно отключившись. Джек повернулся и укрыл ее. Потом, с тяжелым вздохом, перевернулся на спину и попытался уснуть.

– Я думал, она уже в постели.

В дверях ванной Мэнди появился Тейт. Девочка сидела в ванне, играя мыльной пеной. Рядом с ней стояла на коле­нях Эйвери.

– Наверное, ей действительно пора, но мы немного увлеклись мыльными пузырями.

– Я уж вижу.

Тейт вошел и присел на крышку туалета. Мэнди улыб­нулась ему.

– Ну-ка, покажи папе свой фокус, – предложила Эй­вери.

Девочка послушно набрала полную пригоршню пу­зырьков и с силой дунула, посылая клочья пены во все стороны. Несколько пузырей опустились на колено Тейту. Он бурно запротестовал:

– Эй, Мэнди, детка! Это ты принимаешь ванну, а не я!

Она хихикнула и набрала еще одну горсть. На этот раз клочок пены приземлился Эйвери на нос. К большому удовольствию Мэнди, Эйвери чихнула.

– Пожалуй, надо закругляться, а то тебя потом не угомонишь. – Наклонившись над ванной, она за под­мышки вытащила Мэнди из воды.

– Давай ее сюда. – Тейт уже держал наготове поло­тенце.

– Осторожно. Она скользкая.

Мэнди завернули в розовую махровую простыню и от­несли в спальню. Возле кроватки Тейт опустил ее розовы­ми пятками на пол. Ковер был такой пушистый, что пальчики совсем утонули. Тейт сел на край кровати и принялся отработанными движениями вытирать ребенка.

– Дашь рубашку? – бросил он Эйвери.

– Да, конечно. Сейчас достану. – В трехстворчатом шкафу одна часть представляла собой комод с шестью ящиками. В котором из них могут лежать ночные рубаш­ки? Она подошла и выдвинула верхний ящик. Носочки и трусики.

– Кэрол? Во втором ящике.

Эйвери придала голосу уверенность:

– Я думаю, штанишки ей тоже понадобятся, ты не со­гласен?

Развернув полотенце, он помог девочке натянуть тру­сики, после чего надел на нее ночную рубашку, а Эйвери тем временем разбирала постель. Тейт уложил ребенка.

Эйвери принесла с тумбочки щетку, села рядом с Тейтом на край кроватки и стала расчесывать Мэнди. Закон­чив, она наклонилась поцеловать девочку.

– От тебя так хорошо пахнет, – прошептала она. – Хочешь припудриться?

– Как ты? – спросила Мэнди.

– Гм, да. – Эйвери прошла назад к тумбочке и взяла пудру, которую заприметила там раньше.

Пудреница была сделана в виде музыкальной шкатул­ки. Когда она открыла ее, оттуда зазвучала мелодия Чай­ковского. Пуховкой она слегка припудрила Мэнди грудь, животик и ручки. Мэнди запрокинула голову. Эйвери провела ей пуховкой по шейке. Мэнди засмеялась, ссуту­лила плечики и спрятала кулачки на коленях.

– Ой, мамочка, щекотно.

Это обращение заставило Эйвери вздрогнуть. На глаза навернулись слезы. Она крепко обняла девочку. Несколь­ко мгновений от нахлынувших чувств она не могла гово­рить.

– Ну вот, теперь от тебя еще вкуснее пахнет, правда, папа?

– Конечно. Спокойной ночи, Мэнди. – Он поцеловал ее, уложил на подушки и укрыл легким одеялом.

– Спокойной ночи. – Эйвери нагнулась поцеловать ребенка в щечку, но Мэнди обвила ее руками за шею и звонко чмокнула в губы. После этого она повернулась на бочок, притянула к себе любимого Винни-Пуха и закрыла глаза.