— А ну, вертай на отгонный стан, — решительно велел Иван Никите, — скажи, что мы сейчас пригоним туда машину. Вот только отвезем кое-что к сенокосилке — и сразу на отгон. Жми!..

Когда Никита вернулся на отгонный стан, там уже была автомашина. Бригадир дойного гурта, приземистый парень лет двадцати пяти, с длинными спутанными волосами, весь перепачканный подсыхающей глинистой грязью, переругиваясь с пастухом, грузил бидоны.

— Чего наделали! Чего натворили! — восклицал он.

— Докуда ж вас было ждать? Скотину же гробим! — негромко сказал пастух, и его жилистая, в корявых бородавках шея побурела.

— А я тут при чем? — сильнее прежнего возвысил голос бригадир, будто ему приходилось кого-то перекрикивать. — Ты директору скажи. Назначил нового шофера на молоковоз, а как проехать к нам на отгон — не объяснил. Ну и сбился ночью человек с дороги, засел в логу. Пока я его нашел, пока машину вытащили… А вы не могли обождать?

Неподалеку Никита увидел «нового шофера». Запрокинув голову, Мухортов пил молоко из ведра. Белые струйки бежали с мясистого небритого подбородка. На ссорящихся он не обращал внимания, точно его это не касалось.

Ожесточение Никиты достигло такого накала, что он готов был запустить в Яшку поленом.

— Всяким паразитам-алкоголикам еще молока дают! — бросил он с вызовом.

Шофер по-прежнему не повернул к нему головы, будто не слышал.

Поставив велосипед на прежнее место, Никита побежал ко второй избушке, где, что-то разглядывая, сгрудились ребята. Оттуда доносились непонятные возгласы и взрывы смеха.

— Съездил? Так быстро? — удивился Митька, заметив его.

— Сейчас сюда ваш Иван с Петей-механиком прикатят…

— Ну, будет Мухе!..

— Что это вы? — сказал Никита.

— Крикатуру выпускаем, — улыбнулся Семга.

— Настенная живопись! — подмигнул Швабля, оглядываясь в сторону автомашины.

На белой стене мазанки Никита увидел большую карикатуру, нарисованную углем. Без подписи легко было узнать Яшку. Пьяно распустив толстые губы, он сидел около застрявшей в грязи машины и в бутылку из-под водки, славно в подзорную трубу, рассматривал дорогу. Над ним было написано: «Сбился с пути». Семга перепачканными углем пальцами делал последние штрихи на рисунке.

Никита сразу оценил его работу:

— Здорово! Вылитый Мухин портрет! Хоть в журнал «Крокодил».

— Сила! Увидит Яшка — умрет от блаженства! — подхватил Лева, хихикая. Снова оглянувшись, он взял у Семги уголек и в надписи изменил одну букву. Получилось: «Спился с пути».

Пожилая женщина с черными смоляными бровями, заглянув через головы ребят, всплеснула дебелыми руками:

— Ой, девоньки-бабоньки, гляньте-ка! Вот так стенгазета!.. Еще б нашего бригадира сюда подмалевать.

Закончив дойку, подходили смешливые девчата, фыркали, поглядывая то на карикатуру, то на шофера возле машины, отпускали по адресу Яшки ехидные словечки.

Вначале Яшка делал вид, что не обращает внимания на смешки, но, увидев карикатуру, не выдержал.

— Признавайся, чья работа? — взревел он. — Разукрасю, как бог попугая! Ишь, курыникса какая-то выискалась!..

Он расшвырял мальчишек, как рассвирепевший бугай телят. Доярки тоже притихли, опасаясь увесистых кулаков взбесившегося шофера.

Мухортов бушевал, пока не примчалась «летучка». При появлении Ивана и Пети он сразу заторопился уезжать со стана.

— Быстрей грузите бидоны, стоишь тут с вами!..

Иван Дубровин подошел к бригадиру.

— Что ж это у тебя, начальничек, творится?

— А-а, чертова работа! — загорланил тот, смахивая капли пота с грязного покатого лба. — День и ночь крутишься, как за хвост подвешенный. Молоковоз в канаве застрял, а тут пастух без меня пять фляг молока вылил…

— Где ж это по дороге на ваш отгон канава есть? — перебил Иван.

— Заплутал я ночью, — не глядя на тракториста, буркнул Мухортов и, оттолкнув пастуха, сам взялся за бидон.

— Брось дурочку валять — дорог он здешних не знает! — сказал Петя.

Яшка распрямился и вызывающе выпятил нижнюю тубу:

— Не ездил я раньше на отгон, понятно?

— Нет, не понятно! — крикнула пожилая доярка. — Ты же за нашим бригадиром заезжал как-то сюда, помнишь?

— То днем…

— Чего вы к нему прицепились? — вступился опять бригадир за шофера. — Пастуха надо гнать. Он молоко вылил…

Но тут осмелевшие в присутствии Ивана и Пети доярки набросились на своего незадачливого «начальника». Досталось ему за то, что по целым дням пропадает невесть где, что запасных фляг нет, что доильные аппараты не налажены. Как ни горласт был бригадир, а против такого дружного напора ничего не мог поделать — убежал в избушку.

Погрузив последние бидоны, Иван закрыл борт грузовика.

— Садись, поведешь, — сказал он Пете, — а я на «летучке» прежде к тракторам заверну.

— Да ты кто такой? — Яшка выпучил на Дубровина глаза.

— Комсомолец.

— Кто тебе дал право распоряжаться чужой машиной?

— Машина не чужая, а наша, совхозная, поэтому я тебя и отстраняю.

— Отстраняешь? На каком основании?

— На том, что от тебя водкой пахнет, а пьяному вести машину воспрещается.

Яшка рванулся было к кабине, где уже сидел механик. Иван заступил ему дорогу.

— Ну-ну, без истерики! Лезь в кузов, а то пешком потопаешь.

Была минута, когда казалось, Мухортов вот-вот ударит Ивана. Никита схватил подвернувшуюся под руку палку, собираясь огреть ненавистного Яшку, если тот начнет драку.

— Брось, — успокоил Митька, — у Ивана категория по боксу. Яшка знает, не сунется.

И все-таки Мухортова удержало от драки не столько то, что Иван Дубровин знал приемы бокса, сколько единодушное возмущение, которое он видел на лицах окружавших его людей.

Машина тронулась. Бормоча что-то, он схватился за борт и неуклюже поскакал за ней, пытаясь забраться в кузов.

— И-и, — разочарованно протянул Швабля, — а на центральной хорохорился, наскакивал драться. Я думал, его все боятся!..

— В поселке он потому хорохорится, что большинство парней-комсомольцев на отделениях работает, в поле, — сказал Митька.

Уже после отъезда Мухортова, пока ребята пили молоко, кто-то углем написал на двери избушки рядом с карикатурой:

Прочтя эти стихи, бригадир переменился в лице.

— В какой магазин? Что прихватил? Кто видел?

Никто не изъявил желания объясняться с ним. Бригадир не без основания заподозрил, что и это — проделка заявившихся на стая робот.

— В пыль сотру! Язык выдеру! — двинулся он на них.

Так и не поняв, отчего стихи, посвященные Мухортову, вызвали бурный гнев бригадира, путешественники должны были уносить ноги.

До Суетинки добрались только после захода солнца. За омутистой речкой по взгорью темнел лес. Над ним подымалась туча. Формой своей она напоминала полуразрушенный замок, а лес у ее основания был похож на стену из черного камня. На опушке стояла огромная голая сосна без вершины. Редкие кривые сучья, точно змеи или корявые руки бабы-яги, тянулись в стороны. Чудилось что-то зловещее в этом одиноком засохшем дереве, от него все вокруг казалось еще более мрачным и суровым.

Было тихо, пустынно. Темная вода между обрывистых берегов поблескивала ледяными полосами. В широком омуте глубоко-глубоко мерцала одинокая звездочка. От мысли искупаться в этой бездне у Никиты под рубашкой прошел холодок.

Сбывалось как будто все, о чем он мечтал в городе. Вот дремучий лес, омутистая речка, костер на берегу. Только в городе ночь не казалась такой черной и неуютной. Никита мечтал об опасностях — и вот они в самом деле подстерегают кругом.

— Глухомань! — сказал Швабля. — Здесь человеческая нога не ступала.