Другой необычный документ был написан человеком, никак не вовлеченным в спор по поводу отношений советского государства с немецкими консервативными революционерами. Этим человеком был Любченко, глава украинского отделения ВОКСа. Его рассказ о двухдневном пребывании делегации в Харькове представляет собой один из наиболее подробных внутренних советских отчетов, отражающих попытки госорганов всесторонне повлиять на иностранную делегацию и одновременно дать оценку мировоззрению ее членов. Перед украинским отделением ВОКСа стояла щекотливая задача: принимать гостей из Арплана в условиях ухудшавшегося положения в сельском хозяйстве накануне массового голода. В 1932–1933 годах иностранным корреспондентам было запрещено посещать Украинскую ССР, а начиная с зимы 1933-го «Интурист» совсем прекратил свою деятельность там и на неопределенное время прервал оформление заказов на туристические поездки в данном направлении^{785}. Любченко обвинил сотрудников «Интуриста» во «вмешательстве в показ», а именно в том, что на экскурсиях они дают скомканные пояснения и после этого «буквально насильно тащат делегатов в машины». Пребывание делегации в Киеве, который в то время «совершенно не подходил для показа», было сведено к минимуму. Маршрут был изменен таким образом, что исключал посещение Ростова-на-Дону, поскольку сопровождавший делегацию гид «получил неблагоприятную информацию о положении в совхозе “Верблюд” и считал нужным отменить поездку в Ростов». Он «снесся по телефону с заместителем начальника] Политического] Щодотдела] ГПУ Сев. Кавказа и получил подтверждение информации…: показ “Верблюда” нежелателен». Вместо этого «решили направить делегацию в Одессу, где им покажут курорты и дадут возможность искупаться в море, что привело делегацию в восторг»^{786}.[71] Любченко хвастал тем, как умно он срежиссировал и другие моменты визита: немецкие марксисты как бы «случайно» встретились с представителем Коммунистической академии, а владельцы заводов были умело направлены к специалистам из Комиссариата тяжелого машиностроения^{787}.

Из подробных отчетов Любченко о его собственных беседах с членами делегации следует, что в своей непосредственной деятельности он основывался исключительно на острейшей необходимости выявлять истинное отношение иностранцев к увиденному, узнавать их наблюдения и мнения об СССР, по которым можно было бы судить о том, каков будет финальный отчет гостей о поездке. Например, большую озабоченность вызывало посещение Ленцем и Грабовски немецкого консульства, где было много хорошо информированных сотрудников, знакомых с ужасающим положением в сельском хозяйстве и экономике в целом. Стало известно, что именно там гостям сообщили о принудительной коллективизации и плохом урожае.

Страстное желание хозяев получить благожелательные отзывы было очевидно и для гостей — в отчете Любченко ясно видно, как они корректировали свои комментарии. Грабовски, например, объяснил свои острые вопросы о правах национальных меньшинств в СССР тем, что он должен быть во всеоружии, чтобы дать отпор антисоветским кампаниям за рубежом. Любченко же хорошо понял — Грабовски говорит именно то, что от него хотят услышать. И сделал закономерный вывод: отношение Грабовски определенно «неблагожелательное», а владелец фабрики Брокгауз «безусловно, фашистски настроен»^{788}.

В последующие недели советская сторона внимательно отслеживала публичные заявления возвратившейся на родину немецкой делегации. В одном важном деле принимающая сторона преуспела: в официальном отчете Арплана о поездке говорилось, что, хотя из-за дефицита ресурсов ситуация в СССР «весьма напоминала условия военного времени», можно отметить ряд позитивных результатов, таких как очевидный «рост культурного уровня широких масс». Здоровые лица «сильных физкультурников» на проходившем в Ленинграде физкультурном параде доказывают, что «голода в России нет»^{789}. Но даже при таких отзывах данные о степени успешности визита представлялись весьма неоднозначными, а потому разногласия по поводу полезности Арплана, существовавшие в советском руководстве до визита, никуда не исчезли и после возвращения немецкой делегации домой.

Как председатель Арплана, Ленц понимал важность для советской стороны всех публикуемых отчетов и искренне надеялся остаться в хороших отношениях с Госпланом, ВОКСом и другими советскими ведомствами и организациями^{790}. В конце концов, само существование Арплана зависело от поддержания должного уровня отношений с советскими партнерами. Фон Харнак в качестве секретаря Арплана также заверил ВОКС, что члены делегации вернулись на родину «с крайне благоприятными впечатлениями»^{791}.

Однако существовали и иные факты, раздобытые неутомимыми сотрудниками Бюллетеня ТАСС по «иностранной информации», свидетельствовавшие, что члены Арплана вполне открыто распространялись о своих негативных и критических впечатлениях от визита в СССР^{792}. Глава голландского отделения Арплана X. Фрийда (Frijda), который, по сведениям Голландского общества друзей СССР, ранее был «в восторге» от пятилетних планов, после своего возвращения из поездки неоднократно публично заявлял о товарном голоде, тенденциозных статистических данных и кризисе сельского хозяйства, угрожавшем превратить коллективизацию в катастрофу. Фрийда покинул голландское общество дружбы, а ВОКС отказался отвечать на его многочисленные просьбы прислать дополнительную литературу по планированию^{793}. В немецкой прессе прошел материал о том, что даже Ленц, выступая в конце 1932 года перед «группами красных студентов», рассказывал о «чудовищном бедствии», переживаемом населением СССР, — условия жизни в Германии не шли ни в какое сравнение с «ужасной отсталостью» России^{794}.

Таким образом, в случае с Арпланом многие традиционные методы советской культурной дипломатии использовались как часть особой тайной операции. Необычными были затяжные закулисные распри внутри советского руководства по поводу того, считать ли правых «арплановцев» потенциальными друзьями или непримиримыми врагами. Флирт между интеллектуалами немецкой консервативной революции и агентами советской культурной политики в Германии в период до 1933 года нес сомнительные выгоды обеим сторонам — каждая стремилась использовать другую в своих целях. Эти отношения характеризовались взаимным притяжением и отталкиванием, а возбудивший столько споров визит делегации Арплана в 1932 году стал наглядным тому подтверждением. После прихода к власти нацистов произошла радикальная перемена отношений, в результате которой остатки германского национал-большевизма исчезли из поля зрения и началась эпоха поддерживаемого СССР антифашизма.

Приблизительно в то же время, когда проходил визит делегации Арплана, Андре Жид выдвинулся на место самого выдающегося и желанного друга Советского Союза. Однако буквально через несколько лет Жид (пожалуй, самый знаменитый «друг» в межвоенный период) совершенно неожиданно довольно грубо и всенародно был переведен в разряд врагов. Столь резкая перемена подчеркивала непрочность положения знаменитых интеллектуалов — союзников советского государства, которые, сточки зрения коммунистов, идеологически были вовсе и не «свои». Как отмечал историк Дэвид Коут, «в девяти случаях из десяти для западных попутчиков их лелеянная всю жизнь философия нуждалась лишь в небольшой подгонке, проделываемой специально для того, чтобы пожать плоды новой идеологии»^{795}. Данное наблюдение находит отражение в судьбах европейских гостей, лично беседовавших со Сталиным, поскольку их мнения, формировавшиеся десятилетиями, оказывались решающими, позволяя им искренне верить, будто советский порядок повернулся лицом именно к ним, а не пошел совершенно другой дорогой. Сказанное оставалось в силе даже для самого известного посетителя из всех, хотя увлечение Жида Сталиным было относительно недолгим. В этом смысле Жид оказался типичным представителем той интеллектуально-артистической среды, которая открыла для себя советский социализм не в 1917-м или 1920-х годах, а вскоре после начала Великой депрессии и подъема фашизма и сразу же отреклась от социалистического учения с началом репрессий. Появление писателя в качестве полноценного «друга» в 1931–1933 годах стало одним из величайших достижений советской культурной дипломатии, поскольку Жид пребывал тогда на пике славы и популярности во Франции.