Состоявшееся в 1927–1928 годах известное путешествие американского писателя-реалиста Теодора Драйзера, уже превращавшегося тогда в литературную икону советской культуры и позже ставшего одним из самых массово публикуемых американских писателей в советской истории, может быть рассмотрено как неожиданный продукт дилеммы потемкинских деревень. Драйзер вместе с мексиканским художником Диего Риверой оказались единственными западными интеллектуальными знаменитостями, принявшими приглашение ВОКСа на Конгресс друзей СССР. Хотя ряд активных членов зарубежных обществ дружбы охотно откликнулись на такие же приглашения, это были деятели, которые к тому времени уже прочно зарекомендовали себя в качестве сочувствующих СССР и притом не были светилами, каковых советским организаторам так хотелось заполучить. Многие из самых выдающихся фигур не смогли приехать — Эптон Синклер, Джейн Аддамс, Джон Дьюи; еще одиннадцать американцев отклонили приглашение, так же как в Германии — Альберт Эйнштейн и директор франкфуртского Института социальных исследований Карл Грюнберг, в Великобритании — Герберт Уэллс, Джон М. Кейнс и Бернард Шоу (Дьюи, Уэллс, Кейнс и Шоу все же посещали СССР в другое время). Драйзер почти ничего не знал о Советском Союзе, но и он слышал-таки о потемкинских деревнях. На правах желанного гостя писатель напористо добивался гарантий, что ему не будут пускать пыль в глаза. Он потребовал разрешения на длительное путешествие, чтобы «увидеть настоящую, неофициальную Россию, например голодный район в Поволжье»^{398}.[32] Как кажется, он вовсе не присутствовал на Конгрессе друзей, появившись лишь на одном из приемов ВОКСа в честь делегатов.

Вместо того чтобы сидеть на конгрессе, Драйзер отправился в 11-недельное путешествие (с 4 ноября 1927-го по 13 января 1928 года), побывав не только в Москве и Ленинграде, но и в Нижнем Новгороде, Киеве, Харькове, Ростове-на-Дону, в Закавказье и Крыму. По прибытии в Москву Драйзер продолжал угрожать срывом пиар-кампании, героем которой являлся, если ему не будет предоставлена хотя бы какая-то степень независимости при путешествии по СССР. Каменева была очень недовольна тем, что Драйзер решил не полагаться исключительно на гидов ВОКСа, а нанял еще и личного секретаря.

Это была 34-летняя американка Рут Эпперсон Кеннел, жившая в Москве к тому времени уже пять лет и занимавшаяся литературными делами, начиная от переводов драйзеровской прозы для Госиздата и кончая работой в библиотеке Коминтерна. Не будучи коммунисткой, Кеннел тем не менее всю сознательную жизнь придерживалась левых убеждений и в тот момент стояла куда ближе к коммунистической ортодоксии, чем Драйзер. Ее очарованность русской культурой была совсем не такой амбивалентной, как у Драйзера; во времена «холодной войны она посвятила свою карьеру сочинению детских книжек, призванных развеять культурные предубеждения против русских^{399}. Кеннел знала русский язык и советскую жизнь так, как мало кто из американцев в то время, и как раз тогда — отчасти под разъедающим влиянием скептицизма Драйзера — у нее начался кризис веры, так что вскоре после отъезда писателя и она навсегда покинула СССР.

Позже Кеннел описывала, как Драйзер в «воинственном настроении» прикатил на санях в правление ВОКСа ругаться с Каменевой. Спорили в основном о намерении Драйзера нанять Кеннел на должность секретаря:

Драйзер добился своего, но Каменева, воспользовавшись его возрастом и ипохондрией, нашла возможность наблюдать за поездкой писателя, прикомандировав к нему врача Софию Давидовскую. Кеннел знала ее как политически благонадежного домашнего доктора в знаменитой гостинице «Люкс» — резиденции Коминтерна, где жила и сама Кеннел. «Дави», как называл ее Драйзер, навлекала на себя его гнев своим добросовестным наблюдением за ним, но Кеннел характеризовала ее как «славную, надежную женщину»; в конце путешествия «она согласилась не писать в отчете ничего предосудительного обо мне, а я обещала не говорить ничего плохого о ней»^{401}. В конечном счете попытка Каменевой к примирению окупилась сторицей — знаменитый американский путешественник стал одним из главных попутчиков Советского Союза.

В своем самоуверенном — и действительно высокомерном — отстаивании американского превосходства Драйзер предстает противоположностью глуповатого и льстивого политического паломника, восхваляющего увиденное в СССР только в силу своего отторжения от американского общества. Убежденный индивидуалист, как он определял себя сам, часто ругавший на чем свет стоит своих советских партнеров и издевательски сравнивавший советскую реальность с американской, Драйзер составил представление о русских и славянах вообще, основываясь на давних стереотипах национального характера. Тем не менее его представление о том, что он видел, могло быть проницательным и весьма критическим. Потому-то и примечательно, что Драйзер, так пренебрежительно отзывавшийся о многом, что встретилось ему в поездке по убогой, конформистской стране, затем отцензурировал свои впечатления и преподнес СССР подарок, создав ему громкую рекламу.

К советофильству вело много дорог, включая даже сварливый индивидуализм Драйзера. Ему было уже 56 лет, когда он отправился в СССР, и он находился в зените писательской славы и признания.

«Американская трагедия», изданная в 1925 году, имела большой успех у читателей и критиков. Некоторые черты биографии писателя особенно значимы для понимания его встречи с советской системой. В отличие от многих других интеллектуалов — друзей Советского Союза он не предавался самоанализу, был слабо знаком с философией (высшее образование Драйзера ограничивалось годом учебы в Индианском университете). Именно в силу этого его воззрения на СССР могут о многом рассказать: «Драйзер имел “взгляды”, отражавшие его глубинные предубеждения, многие из которых были бессознательны»^{402}.