По завершении первой пятилетки инвестиции в наем иностранных специалистов резко сократились, а вместе с этим стали увядать и мечты о том, что иностранцы помогут совершить громадный скачок вперед, перевоспитывая советских рабочих. Значительное число резидентов покинули страну, когда ограничения или запрет на оплату труда в твердой валюте стали систематическими. Эта самопроизвольная, но довольно предсказуемая эмиграция была дополнена активной высылкой «ряда фашистских элементов, разлагающих типов [и] подозрительных лиц». Неудивительно, что те, кто оставался в стране к 1933 году (согласно отчету, общее число иностранных специалистов и рабочих составило более 16 тыс. человек, 50% из которых являлись немцами или австрийцами, а 25% — американцами), имели в своих рядах немало иностранных коммунистов и сочувствующих^{570}. Вследствие этого данная группа была более других открыта для специальных советских культурных и идеологических программ, разработанных для иностранцев, длительное время проживающих в СССР. Однако к середине 1930-х годов некоторое количество даже преданных иностранных сочувствующих и коммунистов вынуждены были уехать — когда их стали заставлять принимать советское гражданство. Дошло до того, что и некоторые германские левые предпочли рискнуть и вернуться в нацистскую Германию^{571}. К тому времени ранняя волна надежд на экономическое чудо, поднятая массовым приездом «передовых» людей с Запада, разбилась о стену советских трудностей и негодования, вызванного дороговизной этих иностранцев. На смену иллюзиям первой пятилетки пришли интернационалистские мечты, соответствовавшие расцвету эпохи Народного фронта.

Многим активистам в водовороте «великого перелома» представлялось вполне возможным, что международные культурные инициативы больше не будут, как это зачастую случалось ранее, изолированы от внутренних пропагандистских кампаний по пролетаризации и большевизации. В результате Шахтинского процесса миссия ВОКСа по влиянию на иностранцев (некоммунистов и непролетариев), сформулированная и столь энергично отстаивавшаяся Каменевой, в очередной раз была поставлена под вопрос. Казалась как минимум странной защита необходимости добиваться расположения со стороны тех самых групп, которые рассматривались в качестве носителей «заразы» внутри страны. Одна из целевых установок ВОКСа 1929 года основывалась на формуле «трудовой интеллигенции», на которую предполагалось влиять в рамках массовых, а не элитных организаций, являвшихся «более радикальными и более нам близкими по социальному составу»^{572}.

Ставки в этих дискуссиях оказались весьма высоки еще и потому, что в 1929 году ВОКС, как и другие государственные учреждения, был охвачен чистками. Семнадцать сотрудников, включая шестерых членов партии, были уволены. Вдобавок были уволены многие самые ценные сотрудники ВОКСа, причем как члены партии, так и представители беспартийной интеллигенции, например Анатолий Луначарский и Сергей Ольденбург. Эти люди, вполне компетентные для работы с иностранными гостями, нередко не обладали необходимыми партийными и пролетарскими качествами, что повышало уязвимость всей организации. «Проверка» восьмидесяти сотрудников центрального аппарата ВОКСа, проведенная в январе 1931 года, выявила, что 75% их не являлись членами партии и лишь 10% смогли подтвердить свое пролетарское происхождение^{573}.

В 1929 году в разговоре со своими сотрудниками преемник Каменевой Федор Петров выразил беспокойство относительно основной задачи ведомства. Он признался, что «самоизоляция» ВОКСа от иностранных рабочих и коммунистов кажется «несколько странной» и оставляет после себя сомнительный «привкус». Однако в заключение Петров отметил, что тактическое маневрирование сейчас важно как никогда. На бурном общем собрании служащих ВОКСа, созванном в 1930 году, как раз на пике «великого перелома», Петров высказал мысль о том, что основная задача «нашей работы внутри страны» должна состоять в «наступлении на буржуазную культуру». Что касается международных вопросов, то нетерпеливым критикам он напомнил: «более компетентные органы» — т.е. партийное руководство — лучше знают, когда следует говорить об «оппортунизме», а когда — о допустимом идеологическом «маневрировании»^{574}.

Из этого вытекает, что даже в угаре «великого перелома» никогда, пожалуй, не ставилась под вопрос первостепенность задачи привлечения «буржуазных» сочувствующих иностранцев, особенно учитывая возможности, открывшиеся в результате Великой депрессии и первой пятилетки. Тем не менее внутренние трения и различные пертурбации действительно ощутимо влияли на внешнюю активность. В 1931 году была предпринята попытка формально дополнить основные цели ВОКСа, закрепленные в уставе организации от 1925 года. Теперь официальным назначением Общества должно было стать «воздействие через различные каналы на непролетарские слои за границей в целях борьбы с интервенционистскими и вообще враждебными Советскому Союзу и социалистическому строительству настроениями»^{575}. Другими словами, стало вполне возможно свести все задачи ВОКСа к борьбе с антисоветскими взглядами и даже к отдельной кампании, пропагандистски разоблачавшей интервенционистские планы в начале 1930-х годов. Режим пропагандистских кампаний, запущенный в годы «великого перелома», изменил традиционные способы работы с иностранцами.

Характерной чертой этого режима оказалось упразднение сдержанного, основанного на фактах тона, заданного Каменевой для публикаций ВОКСа 1920-х годов. Все более резкое повышение тона печатных материалов — путь, проторенный советской печатью и пропагандой в целом, но также это было следствием невозможности ввести хоть какие-то концептуальные ограничения на использование пропаганды. Пример, весьма подходящий для иллюстрации данного вопроса, — Бюллетень ВОКСа, публиковавшийся на русском, немецком, французском и английском языках. Хотя Каменева неоднократно требовала «давать… в спокойной форме информацию, а не агитки»^{576},[51] достичь этого было нелегко. Бюллетень, как и все материалы, создававшиеся для распространения за границей, содержал публикации на разные темы, объединенные основной формулой: показывать в благоприятном свете связь советских культурных достижений и социально-политической системы. Именно потому, что данный орган не был агитационным по форме, возрастал соблазн использовать его немалый потенциал для убеждения сомневающихся. Отдел печати ВОКСа все чаще и чаще обращался к Бюллетеню для выброса на Запад контрпропаганды^{577}. Ставки еще более повысились, когда внешние операции ВОКСа в конце 1920-х годов заметно расширились — его Бюллетень к 1929 году распространялся в 63 странах на английском, французском и немецком языках тиражом более 100 тыс. экземпляров. Контрпропаганда была дополнена назойливой идеологической мобилизацией, свидетельствовавшей о том, насколько резко «великий перелом» стер в издательской и образовательной сфере границы между традициями агитпропа и более утонченными жанрами — теми, менее навязчивая манера которых была рассчитана на узкоэлитарную аудиторию^{578}.

Отныне главным приоритетом становилась мобилизация всех международных контактов для проведения кампаний особого рода. Подходы и требования, обычные для откровенной пропаганды, распространились и на ранее обособленные от нее, т.е. элитарные и «высокие» эпистолярные, жанры. Режим кампаний пошел гораздо дальше контркампаний 1920-х годов против эмигрантов и зарубежных «критиканов», поскольку теперь на все слои зарубежной аудитории обрушивались потоки публикаций и посланий, в которых затрагивалось лишь ограниченное число приоритетных тем.