Обломки закупорили пролом, атака прекратилась. Противники опасались лезть в щели, мы бы перестреляли их поодиночке. Тихо. Редкое шуршание оползающих камней, а из-за стены доносилась глухая ругань Дель Фина.

Я и Сенчин пытались оказать помощь Антуану. Его пыльное тело напоминало поверженную статую.

Клод пришёл в себя, сел спиной к стене:

– Жизель, уводи профессора. Эликоптер Руди у выхода. Выполняй приказ.

– Я вас не оставлю. И мне твои приказы по барабану, я не в Эскадроне.

Сенчин осмелился подать голос:

– Должен заметить, ты не сможешь вынести всех троих. Я помочь не смогу, я старый, тяжести нельзя поднимать…

Я вскочила на ноги:

– Сейчас, – и убежала.

Экзоскелет так и стоял со слегка приподнятой левой ногой, сохраняя равновесие за счёт того, что облокотился на бетонный столб. Открыла дверь и вытащила безголовое тело пилота. Пролезла на его место. Чужая кровь пропитала мой кровавый комбез и без того воняющий диссоциативным электролитом. На стёклах кабины висели кусочки мяса и мозгов бывшего пилота, соседствуя с ханаатскими оберегами. Даже розовый окурок застрял в решётке радиатора.

Медленно перебирая ногами, привыкая к управлению, сделала несколько шагов. Чуть не упала на стену, но вовремя выставила руку. Наконец, сообразила, как настроить тактильные контакты, чтоб соответствовали моему мускульному напряжению.

Разгребая каменные завалы, вернулась в лабораторию. В одну руку взяла Антуана. Клод взобрался на плечи. По дороге подобрала Гошу и поместила на другую руку.

Тяжесть была большая даже для экзоскелета. Двигались не быстро, но уверенно. Черепашьим шагом, не встречая врагов, выбрались на поверхность.

Площадка у входа в лабораторию была усеяна воронками от взрывов, останками разбитых буров. Горела подбитая ханаатская бронетехника. Кое-где на песке чернели обожжённые трупы. Те раненные, что могли двигаться, сбились кучкой в тени гаража и пытались помочь друг другу, потеряв всякий азарт к войне.

Эликоптер Руди стоял на пригорке. Солдаты Эскадрона охраняли периметр. В отличие от лаборатории, битва на поверхности прошла без потерь для экипажа. Тяжело вооружённый эликоптер Эскадрона, не имея соперников в воздухе, уничтожил всю ханаатскую пехоту.

Пока я выбиралась из экзоскелета, бойцы приняли раненых.

К нам подбежала Руди, высокая блондинка с большими грудями, которые выпирали даже из-под пластин пилотского бронежилета:

– Клод, ты в порядке?

Клод привычно отмахнулся от назойливой заботы.

Эскадронный медик показал, куда положить пострадавших. Быстро стабилизировал состояние Гоши и принялся за Антуана.

Клод разместился во втором кресле пилотской кабины. Потребовал порцию обезболивающего. Втянул порошок обеими ноздрями и распорядился:

– Профессора Сенчина в арестантский отсек. Жизель… Знакомьтесь, кстати, это – Жизель. Моя… мой… наш боевой товарищ. Если б не она, мы не вернулись бы.

Руди враждебно оглядела меня, принюхалась и скривилась:

– Сядь подальше от меня. Ты воняешь.

– Не смотри на меня, как на врага. У тебя больше шансов переспать со мной, чем с Клодом.

Руди посмотрела на Клода. Тот пожал плечами:

– Она всё знает обо всех. Позже объясню…

Медик закончил осмотр Антуана:

– Нужно в городскую больницу. В штабном лазарете нет необходимой аппаратуры.

Все расселись по местам. Эликоптер взмыл в воздух, обдав пылью раненых врагов.

Я сидела у раскрытой двери, надеясь, что ветер выдует страшную вонь от моего тела. Видела, как из развороченной лаборатории выскочил Дель Фин. Он орал, проклиная Клода, и требовал сбить эликоптер. Кто-то из подчинённых, чтоб успокоить командана, сунул ему в руки зенитный гранатомёт. Эликоптер был неуязвим для подобного устаревшего оружия. Дель Фин всё же сделал бессмысленный выстрел и погрозил:

– Я вас ещё достану!

Эхо его динамика слилось с гулом винтов эликоптера.

Меня доставили в лабораторию Имперского Института Инноваций, (ИИИ) на том же эликоптере. Всю дорогу держали в арестантском отсеке. Клод задвинул окошко, чтоб не слышать моих упрёков.

Передавая меня в руки персонала ИИИ, Клод сказал:

– Если выживешь, обещаю, вернусь за тобой.

Так началась моя жизнь в качестве «Исследовательского образца 001/1». Такая бирка была нашита на одежде.

Поселили в палате, похожей на камеру, прибранную перед посещением тюремной инспекции. Мне не давали ни книжек, ни слушать радио, ни доступа к Обинару, Общеимперскому Информационному Архиву.

День состоял из того, что под надзором трёх охранников с электрошокерами кочевала с этажа на этаж. Из кабинета биодиагностики в зал рентгенологии, оттуда обратно в биодиагностику через хирургию и гинекологию.

Ежедневно брали кровь, образцы кожи и волос. Всерьёз опасалась, что такими темпами меня разберут на составные части. Зондировали все отверстия моего тела, куда можно было просунуть зонд.

Меня простукивали, просматривали и допрашивали оравы психологов. Задавали одни и те же вопросы:

– Голова не кружится? А сейчас? А если вот так – кружится? – с этими словами засовывали меня в центрифугу, где голова закружилась бы и у статуи императора Володимара Третьего.

Мне давали таблетки от головокружения. Исправно принимала, не чувствуя какого-либо эффекта. Никто не сообщал мне причину дотошного внимания, но я-то знала. Во время биодиагностики спросила врача:

– Почему владельцы Глапп Корпорасьён не обращают внимания на выкладки экономистов?

Он был занят осмотром моих внутренних органов: на экране гигантского, во всю стену монитора (даже не знала, что у нас такие делают) шевелилось моё сердце, сжимались лёгкие, что-то ещё подрагивало и медленно переливалось мутными прожилками.

– Какие выкладки? – нехотя переспросил он.

– Доказано, что набрать на службу молодёжь из пейзан или городской бедноты всё равно дешевле, чем пытаться синтезировать покорных солдат.

– Ничего не знаю, не моё дело.

– Высокая рождаемость и низкий уровень образования, вот и всё, что требуется для создания армии синтезанов. Этот метод работал для человечества задолго до Большой Беды, работает и сейчас.

– Пардон, но попросил бы вас не разговаривать.

Я перевела взгляд на моё сердце, биение которого чувствовала в колбе раньше, чем оно появилось. Увидела дату в углу мониторов: 15 сентября 1017 года, то есть через двадцать дней после моего рождения из колбы АКОСа.

Меня продолжали простукивать и замерять, пока, наконец, всё внезапно не прекратилось. Перестали водить по кабинетам. Из-за этого потеряла счёт дням.

Иногда ко мне вообще никто не заходил. Еду подавали через окошко в двери, не отвечая на вопросы. Стала чувствовать себя как в колбе, расширившейся до здания лаборатории.

Занять себя было нечем. Я не уставала, поэтому спала плохо. Постоянно просыпалась, отплёвываясь: казалось, что белый мусор снова окутывал меня в синей глубине диссоциативного электролита.

В один из дней в камеру-палату заявилась делегация, состоящая из отменно старых и наглых учёных.

Ассистенты бесцеремонно раздели меня и снова простукали, прощупали и взяли кровь. Но я особо не протестовала, чувствуя, что это – прощальные церемонии.

– Головокружения не прошли? – спросил руководитель исследовательской группы, самый старый и мерзкий из всех.

– После того, как я начала принимать те таблетки, что выдали, головокружения прекратились, – доложила я.

– Продолжай принимать. И… катись на все четыре стороны.

– Я свободна?

– Не совсем, тебе объяснят.

Руководитель сердито вышел, сопровождаемый свитой старикашек.

– Какое сегодня число? – выкрикнула я вослед.

– Какая тебе разница, существо?

В камере остался один из ассистентов, который относился ко мне чуть теплее, чем к экспонату лаборатории.

– 12 октября, – посмотрел он на свой ординатёр-табло.