– Не холодно ли тебе, моя голубушка? – спросил жених у своей невесты.

– Нет, так, что-то дрожь берёт, – отвечала она.

– Дай, я тебя тулупом прикрою.

– Зачем же, не надо, мне и так стыдно.

– Ну, ничего, теплее будет, – прикрывая её полой своей шубы, сказал ей на ушко Тихон Петрович, чтобы не стыдить девушку перед своим приятелем.

А тот не стал обращать на них внимания, видя, что Степанида обошлась, а только покрикивал на лошадок и подстёгивал их слегка кнутиком. «Эх, вы, родные, выручайте», – слышались по лесу слова его.

– Далеко ли нам ехать, и куда ты меня везёшь? – спрашивала Степанида у Тихона Петровича.

– Близко, в свой дом тебя везу, у меня он хороший, будешь в нем хозяйкой, кралечка моя, – отвечал тот, прижимая её к груди своей.

– Завезёшь ты меня и бросишь?

– Напрасно ты так думаешь обо мне, я поклялся быть твоим навеки и верь мне, что ты дороже мне всего на свете.

В таких разговорах время всё шло, да шло, На утренней зорьке лошадки выбрались из лесу, Егор Назарыч дал им свободу, и они пошли шажком.

– Вот и приехали! – сказал он, обращаюсь к своим седокам.

– Ну, и слава Богу, скоро же мы добрались, – освобождая свою невесту из-под тулупа и осеняя себя крёстным знамением, смотря на сельскую церковь, произнёс Тихон Петрович.

Степанида взглянула вперёд, увидала колокольню и так же перекрестилась.

– Куда же это мы приехали? – спросила она.

– В Тагильский завод, на свою сторонку, голубка моя, нежно. смотря ей в глаза, ответил жених.

Кони, почуя отдых, рванулись вперёд и через несколько минут были у ворот дома Тихона Петровича. Бывший урядник спрыгнул с передка и вместе со своим приятелем помог Степаниде выбраться из саней; сторож отпер ворота, пропустил в них лошадей и пошел провожать по двору своего хозяина, исподлобья поглядывая на незнакомую ему женщину, затем отпер им крыльцо и, проводив наверх, сказал сам себе: «Откуда это они приволокли её? Издалеча, знать, одежда-то на ней не здешнего покроя», – и пошёл побудить кучера, чтобы он убрал коней.

– Вставай, брат, будет спать-то, хозяин приехал, – сказал он ему.

– Врёшь, – буркнул тот спросонок.

– Верно говорю, лошади все в мыле, знать, гнал шибко.

– Скоро же он вернулся! – приподнимаясь с логовища, ворчал старик.

– Девку с собой какую-то привезли.

– Куда же они её девали?

– К себе в покои поведи… Народ молодой, где-нибудь нашли, – этого товара много.

– Вот тебе и раз! Не успели ещё хозяйские косточки отойти, а ну-ка тебе, сейчас и оказия вышла, – надевая на ноги валенки, ворчал дедушка и побрёл на двор.

– Вот так уходили! – взглянув на лошадей, сказал кучер. – Отродясь такой гонки не видали, сердечные, – прибавил он, поглаживая по гриве коренника, и с помощью дворника начал их отпрягать.

Войдя в комнаты громадного дома, Степанида перекрестилась на иконы, робко огляделась кругом и ударилась в слезы. Тихон Петрович и бывший урядник стали её уговаривать, но девушка была безутешна; ей вспомнилась родная деревня, отец с матерью, сердце било какую-то непонятную для неё тревогу, а слезы всё текли, да текли. Выплакав их, она взглянула на своего суженого, бросилась к нему в объятия и тихо сказала:

– Милый мой, я полюбила тебя, отдалась в твою волю, так пожалей меня, теперь мне не на кого надеяться.

У Тихона Петровича брызнули из глаз слезы, он не мог вынести хладнокровно последних слов своей невесты; кинулся перед нею на колени и сказал:

– Успокойся, радость моя, жизнь моя!… – Далее слова у него замерли на устах, говорить он больше не мог и только глядел на свою невесту.

Егор Назарыч тем временем снял с головы Степаниды платок и попросил её снять, верхнее платье. Та бессознательно сбросила с себя шубку и упала в объятия своего жениха.

Вскоре был подан на стол самовар; Степанида заняла место хозяйки и начала разливать чай. Щеки её горели румянцем, и счастливый Тихон Петрович не мог налюбоваться на неё.

– Чей же это дом? – спустя несколько времени, спросила девушка.

– Мой собственный, радость моя, недавно ко мне по наследству от бывшего моего хозяина перешёл. Пойдём, осмотрим комнатки.

Степанида немало была удивлена словами Тихона Петровича и пошла с ним, в сопровождении бывшего урядника, из одной комнаты в другую. Обойдя их, девушку провели в спальню покойного складчика, где она главное своё внимание обратила на висевшие по стенам запылённые портреты, писанные масляными красками, и спросила у него:

– Это что ж за люди такие нарисованы?

– Портреты родственников бывшего моего хозяина, – ответил Тихон Петрович.

– А это что в углу стоит? – показывая на железный сундук, спросила беглянка.

– Касса железная; если желаешь, я покажу её тебе.

– Покажи, для меня любопытно.

Сундук был отперт; Степанида нагнулась к нему и, увидав пачки кредиток, спросила:

– Какие же это бумаги?

– Сотенные кредитки, деньгами они называются, – поднимая пачку сторублевых билетов, сказал владелец капитала и передал её удивлённой девушке.

– Чьи же они?

– Были мои, а теперь все твои стали.

– Сколько же их?

– Много, на наш с тобою век хватит, – ласково сказал Тихон Петрович и поцеловал свою красавицу, растерявшуюся при виде такого богатства.

Егор Назарыч во все время осмотра дома не проронил ни одного словечка, только при выходе из спальни в залу он заметил, обращаясь к Степаниде:

– Это ещё не все, внизу есть ещё кое-что.

– А там что такое? – спросила она.

– Винный склад помещается. Тихон Петрович, покажите его своей невесте.

– Что ж, можно, только там никого теперь нет, – ответил тот. – Оставим до завтра, – прибавил он.

На том и порешили и снова уселись за самовар, а затем уложили девушку в постель.

– Ну, друг, спасибо тебе за хлопоты, – крепко пожимая руку бывшему уряднику, сказал Тихон Петрович.

– Не за что, – отвечал тот.

– Без тебя, одному мне было бы трудно.

– Для приятеля жизнью пожертвовать готов, вот что.

– Что теперь в Решах-то делается, я думаю?

– Да, небось, тревога страшная идёт. Наум Куприяныч, небось, локоть кусает, да не укусит, ловко мы с тобою его провели.

– Ему что ж? – Он своё взял.

– Ещё хотел попользоваться, да и не пришлось.

– Староста, небось, ноги все отбил, отыскивая свою дочку.

– Известное дело, а кузнецов сын волосы на себе рвёт. Кому ни доведись, досадно – из рук невеста пропала.

– Пусть его побесится, да поищет, куда она девалась, – заключил Тихон Петрович и улёгся со своим приятелем отдохнуть.

С отъездом Степаниды обитатели деревни Реши начали подыматься с постелей; кое-где засветились в избах огоньки; вдалеке послышался колокольный звон на сельской церкви, призывающий православных к утрени праздника Рождества Христова; поднялся и кузнец с своим сыном. Жених пошёл запрягать лошадь, чтобы ехать с отцом своим в село, к утрени, отстоять обедню, за которой батюшка должен был объявить своим прихожанам о предстоящем бракосочетании сына кузнеца с дочерью. старосты. Вот они выехали из деревни, и лошади их лёгкой рысцой потащилась за другими по дороге в село. Староста, в свою очередь, также проснулся, разбудил свою старуху и начал одеваться, торопясь в церковь.

– А где же Степанида? – спросил он у своей жены.

– Спит ещё; я сейчас её разбужу.

– Да поскорей, а то сборы ваши нас задержат.

– У ней всё готово, пока запрягёшь лошадь, – дочка и оденетея.

– Толкуй там! Сама проспала… Небось, уж отзвонили, – пробормотал старик и вышел на двор запрягать лошадь.

Старуха отправилась в светлицу будить дочку, отворила дверь и окликнула:

– Степанида, а, Степанида!

Ответа не было.

– Вставай, пора к заутрени одеваться!

Опять молчание.

«Ишь, как спит крепко», – подумала она и подошла к кровати, ощупала её руками и вскрикнула:

– Да где же она?