– Так и сделаю, прикачу к вам на своей парочке, усажу её в саночки и ахну. Ищи, мол, староста свою дочку, а кузнец облизывайся, – с какой-то отвагой сказал женишок и поцеловал Чуркина.

– Будет тебе целоваться, что я баба, что ли? Какая привычка у тебя неловкая, – заметил ему разбойник.

В избу вошёл урядник; он был навеселе и покачивался из стороны в сторону.

– Хорош, нечего сказать! Ну-ка, пройди по одной половице, – сказал ему приказчик.

– Хочешь, по всем сразу махну, – ответил он, приподнял полы шинели и пустился плясать.

Все захохотали.

– Вот тебе и полиция, каково отмачивает, – говорил приказчик.

– Жги во всю! Загулял, братцы, староста напоил, – усаживаясь на лавку, и качая годовой, бормотал полицейский чин.

– Скинь мундир-то!

– Сейчас, всё долой, да и спать. Ну, и угостили нас – страсть! У кузнеца были, какими, братцы, наливками он потчевал, губы проглотишь, а живёт лучше старосты, всего вволю.

– Как же ты к нему попал? – любопытствовал приказчик.

– На улице встретился, ну, и затащил меня со старостою к себе в гости; сват ведь он ему будет.

– О чём же вы с ним говорили?

– Мало ли о чем! Степанидой твоей больше всего занимался. Ишь, сын-то его, жених наречённый, такую пулю отлил, что я и глаза вытаращил.

– Что такое?

– Ничего, ты сам знаешь, – пригрозив пальцем, говорил полупьяный урядник.

– Скажи, что такое?

– Он сказывал… да что сказывал-то, потеха, будто тебя со своей невестой видел.

– Где такое?

– В избе, вот тут на дворе, ты с ней беседовал, говорит, в окно он подглядел.

Чуркин переглянулся с урядником, Ирина Ефимовна привстала со скамьи и сказала:

– А что, может, и взаправду видел?! Когда мы были у хозяйки-то, под окнами кто-то ходил, шаги слышались.

– Вот тебе и раз, значит, попались, – проговорил приказчик.

– Так что ж, подглядел, и ладно, пусть восчувствует, – сказал Чуркин.

– Подглядел, подглядел, – бормотал урядник, сбрасывая с себя шинель, которую подложил себе под голову, улёгся на лавке и тут же захрапел.

– Какие же мы не догадливые, оконца занавесить бы нужно было, – протянула Ирина Ефимовна. – Теперь вот поди, разговоры начнутся, нас во всем винить будут, – прибавила она.

– Ну, и пусть винят, много с нас возьмут, – успокаивал её разбойник. – А ты что нос-то повесил? – обратился он к приказчику.

– Нам ничего, а ей достанется на орехи, – промолвил тот.

– Ах, грехи какие вышли. Пёс этакий, как это он все пронюхал, – ныла баба.

– Кто пронюхал? – спросил Чуркин.

– Кузнецов сын-то, про него говорю.

– Да, дураком выглядывает, а подглядывает за невестой, чучело этакое, – выбранился разбойник.

– Как же нам быть теперича, Наум Куприяныч? – спросил приказчик.

– Ничего, всё как по маслу обойдётся. Спать пора, утро вечера мудренее, завтра обсудим.

– Ты где ляжешь-то? – спросила у мужа Ирина Ефимовна.

– В светёлке. Прощайте, покойной вам ночи, – сказал Чуркин и вышел из избы.

Оставшись вдвоём, Ирина Ефимовна долго ещё беседовала с приказчиком о том, как подглядел сын кузнеца их свидание.

– Осип, ты спишь? – войдя в светёлку, окликнул Чуркин.

– Нет, атаман, так лежу, тебя все поджидал; зажечь, что ли, свечу? – сказал тот.

– Не надо.

– Ты меня сегодня обидел.

– Чем такое, говори!

– В избу не впустил, сказал, что мне там делать нечего.

– Дурак ты, я нарочно тебя выпроводил, пусть думает приказчик-то, что мы с тобой того, как тебе сказать, не на одной ноге стоим.

– Только из-за этого?

– Из-за чего же больше? Вот что я хотел тебе сказать: как бы нам от этой свадьбы ослобониться? Надоела мне такая канитель, тянем мы её давно, надо же и концу быть.

– Приказывай, всё сделаю!

– Ты понял, к чему я говорю?

– Смекаю я, атаман, порешить тебе кого хочется, что ли?

– Ну да!

– Кого же? Приказчика или Кузнецова сына?

– Не угадал, а невесту: пусть она уж ни им, ни мне не достаётся.

– Что ж, могу. Когда велишь.

– Не сейчас, надо прежде у приказчика деньжонок повыбрать, сегодня он мне ещё две «катюхи» дал, а потом ещё обещался на праздниках.

– Подождём, для меня все единственно. Неужели же ты к девке позыв имеешь?

– Ну, об этом знать мне, а не тебе. Я что говорю, о том слушай, – сердито сказал разбойник.

– Слушаю; а о девке я так, к слову сказал, она для меня плевать. Когда гости-то от нас уберутся? Расходы, да беспокойство только с ними.

– Есть и приход, говорю, две радужных сегодня получил.

– Мало, надо бы с него десять взять, деньжищев у него много.

– Не сразу, на всё надо выждать время.

– Оно так, – закуривая трубочку, проговорил каторжник.

Чуркин стал засыпать, а Осип все приставал к нему с разговорами, на которые ответа не было: разбойник уснул крепким сном, а за ним успокоился и каторжник.

В избе Чуркина Ирина Ефимовна с своими ребятишками давно уже спали крепким сном; урядник продолжал храпеть, по временам мычал, стонал и охал; не спад только один приказчик; в голове его роились самые отрадные мысли, он считал себя одним из счастливейших людей в мире: Степанида полюбила его, и так горячо, что согласилась с ним бежать из родительского дома. Последние слова девушки: «Я – твоя или ничья», – звучали ещё в ушах его. Свидетельницей их свидания была только одна тёмная ночь, а потому он дал себе слово ни кому не передавать подробностей их встречи и хранил это у себя на душе, как заповеданную тайну.

«А как она меня целовала, как крепко прижималась к груди моей», – думал он, и при этом поворачивался с одного бока на другой. Его удивляло, почему Степанида так боится Наума Куприяныча; чем он напугал её, – для него оставалось загадкой.

– Куда и когда бежать? – спрашивала девушка, дрожа, всем телом.

– Увезу тебя, голубка моя, туда, где нас никто не найдет, – отвечал он.

– Где же мы с тобой обвенчаемся?

– В церкви; отцом посажёным будет мой хозяин; наряжу тебя в шёлк и бархат, уберу грудь твою жемчугом, и будешь ты у меня краше и нарядней всех купчих. Княгиня ты моя, вот что! – шептал ей паренёк, оглядываясь по сторонам из опасения, как бы их кто не подслушал.

– Когда же ты возьмёшь меня отсюда? Я боюсь, как бы кузнец нам поперёк дороги не стал! – сказала ему девушка.

– Не бойся, моя голубка, он ничего не может сделать. Я приеду за тобой на первый день Рождества Христова, в самую полночь, ты уж жди меня здесь, у ворот.

– Не говори только об этом Науму Куприянычу, я боюсь его.

– Чего же ты его пугаешься? Он мужик хороший!

– Нет, я видела его в крови… он мне страшен.

– Когда же ты его таким встретила?

– Больна я была, в горячке; он к нам тогда приходил.

– Дурочка, это тебе так почудилось!

– Все равно, я боюсь его, – прижимаясь к возлюбленному своему, говорила Степанида.

– Оставим об нем разговор, я вот хочу спросить, тебя об том, выправлено ли свидетельство на твоё венчание?

– Как же? Батюшка взял его из волости, под образами оно лежит.

– Так ты возьми его к себе, тогда нас обвенчают без всякого затруднения.

– Ладно, возьму, а теперь прощай, мой милый, смотри, приезжай за мною, – сказала чужая невеста, обняла своего возлюбленного и убежала на двор.

Приказчик, выпустив её из объятий, долго стоял как бы в забытьи. Кровь прилила к его голове, и он, ошеломлённый свиданием, тихо побрёл к дому разбойника.

Лёжа на лавке, приказчик припоминал свою встречу со Степанидой, соображал о том, как бы ему устроить в будущем свои делишки, а главное – увезти Степаниду. В этих думах он задремал и уснул.

Чуркин с Осипом поднялись с постели раньше всех, когда ещё не рассветало. Каторжник набил себе трубочку, закурил и спросил:

– Ну, атаман, обдумал, что ли, ты, когда девку-то нужно порешить?

– На Святках придётся; пусть она с женихами своими пока полюбезничает, – ответил тот.