Оказалось, что капитану Орлову уже определили новое место службы – его откомандировали в состав комиссии по изучению отечественного и зарубежного опыта боевых действий по итогам последних кампаний при Автобронетанковом управлении РККА. Благо он успел и на дальнем востоке побывать, и Финскую зацепить и по Европе на танке попутешествовать. Кроме того, их щедро знакомили с материалами, добытыми с полей Бельгии и Франции.

Целью работы комиссии определили выработку предложений по внесению изменений в уставы, штатное расписание частей, определение перспективных путей развития бронетанковой техники и прочее. В общем – предстояло плотно зарыться в бумаги.

Всего их таких успевших повоевать в разных концах света в комиссию собрали пятнадцать человек. Все боевые командиры, знающие чем пахнет танк и с какой стороны в ствол совать снаряд. Практики, что называется. С кем-то капитан пересекался до этого, а кого-то видел в первый раз.

Сначала заслушивали отчеты каждого из присутствующих. Можно сказать, что каждый поделился своим опытом. Потом рассмотрели предложения и пожелания каждого из собравшихся. С некоторыми пунктами были согласны все. Например, о необходимости радиофикации всех танков никто не спорил. То, что танковый взвод каждая машина которого оснащена рациями по эффективности равен роте, которой в бою командир управляет флажками – это очевидно. Вспомнил Василий и о взаимодействии с авиацией, которую по радио гораздо проще налаживать чем пользуясь подручными средствами.

Другие же вопросы вызывали ожесточенные споры. В общем, работа кипела.

Окрестности г. Безансона, Франция 12 января 1941 года.

Зима 1940–1941 годов выдалась на редкость холодной. Даже на юге Франции температура держалась стабильно ниже ноля градусов по цельсию. Для зимующих в траншеях солдат, находящихся еще на добрых пятьсот-шестьсот километров севернее, мороз, доходивший порой до минус пятнадцати, стал настоящим бедствием. По обе стороны фронта войска страдали от нехватки зимнего обмундирования, обуви, топлива. Еще больше страдала техника. Ведь если человека можно заставить работать при минус пятнадцать, даже если он будет от этого не в восторге, то двигатель, в котором застыла смазка, ни на какие уговоры или проклятья не поведется и не запустится.

– Да уж, не завидую я этим парням, – по ту сторону остекления кабины в свете прожекторов пара аэродромных техников на тележке токала тысячефунтовку. С неба неторопливо кружась сыпались крупные хлопья снега, красиво подсвечивались в лучах искусственного освещения и беззвучно ложились на бетон.

– Что? – Второй пилот оторвался от планшета, в котором что-то сосредоточенно черкал.

– Говорю, что тягать бомбы на морозе под снегом – удовольствие крайне сомнительное.

– Зато по тебе не стреляют, – пожал плечами второй пилот, – по нам правда последнее время тоже не особо. Но да, нужно признать, что я не поменялся бы.

– Вот и я об этом.

По первой союзники пытались бомбить точечно стратегические промышленные и военные объекты: заводы, железнодорожные узлы, мосты плотины. Однако дневные налеты показали такой уровень потерь, что от них пришлось быстро отказаться. Ночью же попасть в цель размером меньше, чем «город» было практически невозможно. По правде говоря, и в город попадали не всегда.

– Что у нас сегодня, Стив? – Второй пилот кивнул на конверт с полетным заданием на предстоящий вылет.

– Штутгарт, – командир экипажа флайт-лейтенант Стив Ирвинг сунул конверт в нишу за штурвалом и вернулся к предполетной проверке систем бомбовоза.

– Понятно, поэтому и тащат дополнительные бомбы. В перегрузе пойдем.

«Паспортная» боевая нагрузка новейшего четырехмоторного Стирлинга составляла внушительные шесть с половиной тонн. Ну или четырнадцать тысяч фунтов, если в имперской системе мер. Впрочем, здесь на землях Франции, пользовались метрической системой, так что не привыкшие к этому подданые британского короля постоянно матерились и перемножали в уме килограммы в фунты, километры в мили, а литры в галлоны.

Шесть с половиной тонн эта машина могла отвезти на расстояние в тысячу километров, вывалить над целью и, если повезет, вернуться обратно. До Штутгарта же лететь было меньше двухсот, а значит вместо лишнего топлива можно было взять пару-другую лишних пузатых подарочков для усатого ефрейтора. Благо и повод имелся. 12 января – крещение.

В свете фонарей мелькнула цистерна топливозаправщика. Ребята в черных комбинезонах БАО споро начали разворачивать рукава и вот стрелка показателя уровня топлива потихоньку поползла вправо.

Сами французы и их союзники налетов почти не опасались, поэтому даже тут – сравнительно недалеко от фронта – светомаскировкой никто не заморачивался. Во-первых, у бошей было все плохо в дальней авиации, а во-вторых, британцы в конце осени таки поставили французам свои радары и теперь о приближении вражеских самолетов, они узнавали заранее.

Наконец все приготовления были закончены, предполетная подготовка завершена, и рация голосом командира полка дала команду на взлет. Машины начали степенно выруливать на взлетную, выстраиваясь в длинную колонну. Рев двигателей, выходящих на максимальные обороты, длинная бетонная полоса, снежинки, бьющие в лобовое стекло. Штурвал на себя – отрыв.

Из-за опасности столкновения в воздухе при таких коротких ночных налетах в плотный строй бомбардировщики не собирались. Действовали по-отдельности, благо лететь не далеко.

Забравшись пологой спиралью на максимальную для себя высоту, стали на курс. От Безансона, на который базировалась их эскадрилья, до цели – чуть больше трехсот километров, из них над вражеской территорией – половина. Пятьдесят пять минут полета – даже заскучать не успеешь.

По ту сторону стекла стояла абсолютная непроглядная тьма. Молодая луна давала совсем мало света и лишь звезды все так же мерцали в вышине.

Ближе к фронту низкая облачность рассеялась. Где-то далеко внизу можно было разглядеть отдельные огоньки. Сложно сказать, были ли это горящие поздним светом окна, фары автомобилей или одинокие фонари, подобно маякам обозначающие путь припозднившимся гулякам.

– Да, не хотел бы я жить около линии фронта. Того и гляди какая-нибудь гадость на голову прилетит, – голос второго пилота вырвал командира экипажа из медитативной задумчивости.

– Тридцать миль это еще ничего, – флайт-лейтенант напряженно вглядывался в черный океан под ними. – А вот как существовать тем, кто жил прямо у границы – не очень понятно. Страсбург вот у лягушатников или, например Фрайбург у бошей. Он как раз где-то под нами должен быть. Ага! Вот оно.

Снизу из точки далеко внизу и немного сзади ударил длинный узкий как рапира луч света. Тут же ожило переговорное устройство:

– Командир вижу световое целеуказание. Пересекаем линию фронта. Курс верный, если не будем менять скорость, то до выхода на цель двадцать одна минута.

– Принял, – и уже всему экипажу, – парни, идем над немцами, всем внимательно, нас могут встречать.

Ночных истребителей у люфтваффе было совсем мало, зенитчики в темноте тоже особо не настреляют, но и совсем расслабляться на боевом задании – последнее дело.

Двигатели ровно гудели, пожирая километр за километром, стрелка хронометра также неторопливо отсчитывала секунды и минуты подлетного времени. Точность бомбометания завесила в этот раз исключительно от мастерства штурмана. Немцы после первых же ночных налетов озаботились светомаскировкой и теперь определить, что находится под тобой – город или пустое заснеженное поле стало решительно невозможно. Поэтому и летали бомбить только прифронтовые цели – больше шансов хоть куда-то попасть.

– Время! Приготовиться к сбросу бомб. Пошли родимые!

Восемнадцать тысячефунтовок одна за одной ушли в темноту под самолетом. Самолет, избавившись от смертоносного груза вздрогнул всем фюзеляжем и дернулся вверх.

– Поворачиваем домой, парни, курс двести семьдесят три, не расслабляться. Сейчас они зашевелятся от такой побудки.