— Не хочешь немного погулять, — спросил я Миа, наклонившись, чтобы поцеловать ее.

— Потом, — ответила она, обнимая меня.

За окном вовсю трещала канонада праздничных фейерверков, озаряя комнату разноцветными сполохами. Но мы не замечали их, поглощенные друг другом.

Так без особых происшествий прошла зима в частых встречах, поздних прогулках, в странных двойственных отношениях. Порой Миа ни с того ни с сего начинала грустить, и мне стоило больших трудов вновь вернуть ей хорошее настроение. Она больше не пыталась ввести меня в круг своих друзей. Но иногда начинала непонятные разговоры о том, что будет, если она вдруг подойдет и поцелует меня при всех. «Представляешь, какие у них будут лица!» — смеялась она. Я тоже смеялся, отшучивался и старался сменить тему.

Той весной погода словно испытывала наше терпение северными, стылыми ветрами, затяжными дождями, моросящими весь день напролет, которые порой сменялись редкой белой крупой, сыпавшей с неба с утомительной монотонностью. Изредка проглядывало солнце и пользуясь внезапным потеплением, постепенно оживала хмурая городская растительность. А потом, будто наверстывая упущенное, весна основательно взялась за дело, и к середине апреля стало по-настоящему жарко. Поэтому и простуда застала меня врасплох, подкараулив после пробежки, где я как следует выложился и изрядно вспотел. Тогда поднявшийся внезапно ветер показался мне приятным и освежающим. Но когда добрался до общаги и сходил в душ, в мышцах началась болезненная ломота, а голова неприятно потяжелела. Я не обратил на это серьезного внимания: меня ждала Миа, и я не мог ее подвести. В последнее время нам не часто удавалось встретиться: курсовые, зачеты, подготовка к сессии занимали почти все свободное время. А в институте мы по-прежнему делали вид, что едва знакомы.

Когда автобус подъехал к нужной остановке, и я покинул его душное нутро, то понял, что зря не отменил встречу. Голова была тяжелой и мутной, в горле скребло наждаком, а тело потряхивало от озноба. Было еще не поздно вернуться, посетить аптеку, купить микстур или что у них есть от сезонной напасти. Но, видимо, благоразумие не мой конек. А может, так было предрешено свыше и пришло время расставить все на свои места. Только я об этом еще не знал и, слепо следуя за судьбой, пребывал в иллюзии, что сам принимаю решения.

Словно издеваясь, лифт лениво проползал этаж за этажом, норовя заглохнуть на полдороге. Я устало прислонился к зеркальной стенке и уставился на свое нечеткое отражение, которое ответило мне хмурым воспаленным взглядом, словно говоря: и куда тебя несет, бестолочь? — Точно, бестолочь, — согласно кивнул я в ответ, чтобы чем-то занять себя. — Тут уж ничего не поделаешь. Какой есть, терпи. Я же тебя терплю.

Кабина едва заметно вздрогнув замерла, прервав мою тираду. Двери бесшумно открылись, и я вышел в просторный вестибюль. Миа открыла сразу, как только я отпустил кнопку звонка, и попыталась тут же повиснуть у меня на шее. Пришлось мягко удержать ее, отстранившись подальше. Сказал:

— Я ненадолго. Кажется, заболел, ты лучше не приближайся. Боюсь заразить.

Но она решительно втащила меня в квартиру, обхватила холодными ладонями лицо и встав на цыпочки прижалась губами ко лбу. Потом тихо ахнула:

— Да ты весь горишь! Я не отпущу тебя, ни в коем случае. Даже не спорь.

Я разумеется попытался, но сопротивлялся довольно вяло, не чувствуя никакого энтузиазма. Она усадила меня на диван, закутала пледом и убежала на кухню готовить какой-то особый лечебный коктейль, периодически появляясь в дверном проеме и проверяя, как я там. Я старательно улыбался и отвечал: «В порядке, не беспокойся» и при этом думал: «Сейчас немного отдохну и пойду потихоньку». Потом закрывал глаза и пытался не уплыть далеко в манящую забытьем дрему. Но окончательно очнулся лишь когда Миа принялась легонько трясти меня за плечо и совать в руки таблетку из прозрачной баночки с яркой, пестрой этикеткой. На столике дымилось в большой бульонной чашке какое-то сильно пахучее варево темно-коричневого цвета. У лечебного коктейля, приготовленного Миа, был почти забытый вкус пунша моей памятной ночи, первой из череды проведенных с адептами Йойо. Только здесь в основе было вино, и оно неожиданно сильно ударило мне в голову, а его пряный аромат развязал язык. И я зачем-то пустился в воспоминания, по своей несвязности больше похожие на бред. Наверное, никогда еще я не был так откровенен с Миа, как в тот момент. Она слушала мои излияния очень внимательно, подливая горячего хмельного питья, по мере того как пустела объемная кружка.

Надо сказать, что средство действительно возымело почти моментальный эффект, лоб покрылся обильной испариной, плед казался пуховой периной, под которой я медленно плавился, но стало легче дышать и в голове немного прояснилось. От наступившего облегчения и алкогольных паров организм размяк, и меня понесло. Я принялся болтать без удержу, сейчас даже не припомню что. Время от времени все же порывался уйти, но Миа удерживала меня и в конце концов уложила в постель. Я уже не сопротивлялся, по телу разлилась сильная слабость, в голове шумел и свистел закипающий чайник, глаза слипались и простые движения давались с трудом. Поэтому лишь пробормотал спасибо и, опустившись на кровать, облегченно закрыл глаза.

Сон стремительно перенес меня на своих мягких крыльях в прошлое. Я вновь оказался под старым раскидистым дубом, только было лето. На качелях, окутанная прозрачным золотистым облаком, сидела Птица и улыбалась своей обычной, такой щемяще родной и знакомой улыбкой, теплой и ласковой.

— Хьюстон, — позвала она меня почему-то голосом Миа.

— Привет, — откликнулся я, и не в силах скрыть радость, негромко рассмеялся. Подошел к ней, неслышно ступая по ярко-зеленой траве в золотых солнечных пятнах. Она легко соскочила с качелей, взяла меня за руку, а потом сказала странную фразу: «А ты до сих пор Хьюстон?» И я ответил: «Для тебя всегда, Птица». Она коснулась кончиками пальцев моих губ.

— Хочешь, я опять тебя поцелую, Птица?

Она молчала, глядя мне в глаза, и я не в силах был отвести взгляд, завороженный ее близостью.

— Да, — сказала она, наконец. — Хочу. А ты, Хьюстон? Чего хочешь ты?

— Больше всего на свете… — ответил я и не стал больше тратить время на разговоры, вновь погрузившись в ослепительное, снежное-золотое кружение…

Проснувшись утром, я не сразу понял, где нахожусь. Вчерашняя слабость прошла и болезнь не давала о себе знать, лишь легкий звон в голове напоминал о том, что было накануне. Когда рассеялись остатки сна, заработала память, восстанавливая в сознании события предыдущего вечера: собственная неосмотрительность, это же надо было притащиться с простудой к девушке, радикальное лечение Миа, сладко-пряный, хмельной глинтвейн и неудержимый поток воспоминаний. Я подавил тяжелый вздох раскаяния и почувствовал рядом тепло чьего-то тела. Это была моя спасительница. Я посмотрел на нее, и мне внезапно стало не по себе. На какую-то кошмарную долю секунды померещилось, что Миа умерла: лицо было бледным, застывшим, глаза плотно сомкнуты, а губы сжаты. Потом она едва уловимо вздохнула, и наваждение прошло.

— Миа, — позвал я ее шепотом, почему-то не решаясь повысить голос. Ресницы у нее не сразу дрогнули, она медленно, словно с трудом открыла глаза, посмотрела на меня чужим, отстраненным взглядом, и таким же как взгляд незнакомым, чужим голосом спросила:

— Кто такая Птица?

— Что? — задохнулся я от неожиданности. — Откуда…

Потом откинулся на подушку и сказал, чувствуя в груди тоскливый холод, мгновенно поднявшийся откуда-то из глубины:

— Неважно. Какая разница.

— Она из твоего прошлого?

Я промолчал. Не стоило Миа поднимать эту тему. Я сам старался насколько это было возможно похоронить ее в глубинах памяти, не думать, не вспоминать. Иначе, казалось, просто не выжил бы. Но все равно не мог избавиться от прошлого, временами остро напоминавшем о себе случайной мелочью: невзначай брошенным кем-то словом, смехом, знакомой мелодией, сценой в фильме, дождливым днем или танцующими в сумерках снежинками. Как ни странно, поездки к Йойо дарили успокоение, хотя казалось, что сам воздух там был пропитан воспоминаниями. Но был друг и его поддержка много значила для меня, давая силы. Что есть, то есть. А кроме того, все в нашем «доме с привидениями» осталось настолько по-прежнему, что временами казалось, и Птица никуда не уехала. И стоит только завернуть за угол, я вновь увижу немного растрепанную копну коротких, темных волос, в уголках ее губ заиграют забавные ямочки, которые мне всегда, до одури, хотелось поцеловать. Она скажет: «Привет, Хьюстон!» и рассмеется. Как же мне вновь хотелось услышать ее голос, то как она произносит мое имя. Я бы отдал все что угодно за такую возможность, все что угодно…