Долго ползла Верка в темноте, с мыслью о смерти возможной успела свыкнуться. Всякую царапину ощущала, как рану от ножа, всякий шорох – как крик из преисподней. Но всё Агей мерцал на её пути, словно лампада в опустевшей церкви!

Вылезла, наконец, Верка на свет. Видит поляну в незнакомом ей лесу, всю бабочками, как листопадом, испещрённую. И сидит посреди той поляны Агей, на коленях живую Липу приютив!

Сарафан на Липе господский, синешелковый. Кокошник на голове – диво чужедальнее, алмазными звёздами так и сверкающее. Ласкает Агей свою Липу, ничего не видит вокруг. А рядом – что за диво! – ещё одна Липа стоит, спиною к милующимся повёрнутая. Сарафан на той Липе серый от пыли дорожной, один глаз синяком, как пунцовая астра, цветёт, сухие губы похмельный угар источают…

Завечерилась, глядя на такую картину, Верка Курицына, но не растерялась. Схватила сук, в траве лежавший, и давай им Агея и двух Лип угощать! Липы с испугу в кусты шарахнулись, а Агей словно бы от сна векового очнулся. С камня, на котором сидел, поднялся и смотрит удивленно вокруг. Взяла его Верка за руку, словно дитя несмышлёное, и прочь с окаянного места повела.

Доставила Агея до его избы без всяких историй. На замок амбарный закрыла, чтобы никуда не ходил, а ключ под крыльцом схоронила.

В ту же самую ночь вспыхнула по непонятной причине погребка знахаря Луки. Зарево пожара далеко видать было. К утру лишь ветер пляску половецкую на пепелище плясал. Пробовали потом мальчишки под золой погреб отыскать, так и не нашли.

Агей же, как только поправился немного, к Верке-стрекозе сватов заслал.  Вот какие события, связанные со смертью знахаря Луки, в селе Шигоны происходили!

Зажили Агей и Верка после свадьбы весьма примерно. Тихие и прозрачные тени кружились над их судьбой. Верка ему пятерых мальчишек родила, лицом – точь-в-точь их почтенный родитель.

__

* ^{_{Согласно местному поверью, знахарь, не передавший свой опыт ученику, умирает мучительной смертью. Чтобы помочь знахарю уйти, местные жители поднимают угол его крыши и читают молитвы.}}

Стоял ещё в прошлом веке в Ширяевском овраге истукан – языческий идол. Высокий, многопудовый, смотревший равнодушным взглядом в даль. Местное предание гласило, что идолу этому тысяча лет, хотя он и был вырублен из мягкого, подвластного скорому разрушению известняка.

Древний человек молился этому идолу, встречал возле него утреннюю и вечернюю зарю, современный же человек вёл себя иначе. Он лишь терзался догадкой, мешавшей ему вполне спокойно жить. Почему идол выглядел, как новый, только что изваянный каменотёсами-мастерами?

Кто-то пустил нелепый слух, что идол из Ширяевского оврага имеет корни. Длинные и кривые, какие имеются у деревьев. С того, дескать, идол и выглядит, как новый, что соки земные своими корнями сосёт!

Чем нелепее слух, тем больше шума. Всякая загадка – магнит, влекущий к себе беспокойные сердца. И вот настал такой день, когда люди явились к идолу с лопатами. Никаких корней, конечно, не нашли, зря только стража веков повалили!

Вскоре яма травой, как молодой кожей, заросла. Интерес к идолу люди потеряли, посещать стали реже. А тут как раз один астраханский купец, любитель старины подвернулся. Подарил он ближайшему селу Ширяево несколько бочек хорошего вина и в Астрахань идола увёз.

Поставил его купец во дворе своего дома как украшенье, напоказ иностранцам-гостям. Да только недолго, сказывают, у него идол из Ширяевского оврага и простоял. Ветра в Астрахани солёные, солнце жгучее. Стал идол на глазах трескаться, рассыпаться. Словно бы свой легендарный возраст решил наверстать. И четверти века, сказывают, не прошло – в груду камней превратился.

Приезжал, сказывают, в Самару магистр колдовских наук Штольц. Немец по рождению, по паспорту – француз. Хвастался тот Штольц, что из любого сопливого мужика может министра при царском дворе сделать.

Пришёл к нему на приём дворник Емельян Кралин. Нос – спелый помидор, зубов – штуки три.

– Сделай, – просит, – из меня царского министра!

Штольц того дворника на мелкие кусочки порезал, каждый кусочек в воде перемыл, каждую косточку маслицем смазал. Собрал затем все кусочки да косточки вместе и дворника оживил…

– Бонжур, – говорит ему Штольц.

– Бонжур! – тот отвечает.

– Шпрейхен зи дойч?

– Истинно так!

Отвёз Штольц дворника Емельяна к царю, и, точно, понравился тот ему. Сделал его царь первым министром.

А спустя короткое время приехала к своему сыну старуха-мать, а тот её и не признал.

– Полноте, – говорит, – я от отца родился. Помню не живот, но колбу стеклянную, не молоко, но казеиновый клей!

– Хочешь, сделаю тебя матерью первого министра? – предложил ей тогда услужливый Штольц.

Мать от такого предложения наотрез отказалась.

Умерла мать дворника Емельяна в 18… году у себя на родине, в деревне Пестравка Самарской губернии, от естественной тоски.

Ерошка, слепой от рождения, держал на чердаке родительского дома голубей. Старые корзины с отломанными ручками, валявшиеся повсюду, подходили для их проживания как нельзя лучше.

Многие люди, знавшие Ерошку с малых лет, понять его душу так до конца и не смогли. Чтобы любить голубей, считали эти люди, нужно их видеть летящими в небе, в согласии ветра и крыла. А Ерошка… Да, были причины почесать затылок, уже начинавший лысеть у некоторых людей!

Однажды, не успели ещё все голуби из полёта вернуться, бледный от волнения Ерошка перед родителями предстал.

– Беда, маменька и папенька: в Запанском загорелся один дом… Бросили окурок и забыли потушить!

Родители, услышав эти слова, так и застыли на месте. Маменька – с котелком дымящегося супа, извлечённым из печи, папенька – с молотком по случаю ремонта табуретки… Вот и заговариваться стал, ко всему прочему, их бедолажка!

Примерно через полчаса тревожно, на всю Самару зазвонил колокол на пожарной вышке. Действительно, подтвердилось: в Запанском загорелся один дом! На место возгорания выехала пожарная машина, прибежали жители соседних домов с вёдрами в руках.

Работали дружно и собранно. Вода плескалась в вёдрах, потные рубахи липли к телу, как к сковородке – блины. Однако жаркая погода, стоявшая в то лето, сумела одержать победу. Сгорел от того пожара, считай, целый квартал!

В своё время об Иване Захаровиче Юрьеве, связисте самарской телеграфной станции, все местные газеты писали.

Как-то, по причине обрыва линии, не было связи с другими городами. Пришли от больной старушки телеграфировать её сыну в Москву. В тот день на станции именно Иван Захарович дежурил. Стали уверять его пришедшие, что если сын срочно не приедет, старушка непременно умрёт. А как дать телеграмму в Москву, если не работает телеграф?

В сильном волнении, забывшись, Иван Захарович сел за телеграфный ключ и отстучал телеграмму. Такой уж он был горячий человек! И вдруг – сердце его через несколько минут застучало громко и неровно. Иван Захарович прислушался – самая настоящая азбука Морзе! Тире-точка, точка-тире... Расшифровал и вышло, что это сын старушки ответную телеграмму давал. Известие, дескать, получил и срочно выезжаю в Самару!